— Нива, ты хорошо спала в последние дни?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Кажется, ты перестала принимать снотворное.

— Перестала.

— Спокойной ночи, — завершил Хаси, но Нивa тут же заговорила в темноту:

— Когда я была маленькой девочкой, бабушка запрещала мне ходить на пляж. Она считала, что я еще слишком маленькая и если пойду купаться, то могу утонуть. Она, конечно же, несла чушь, но сейчас я вполне понимаю ее чувства.

— Давай лучше спать, — пробормотал Хаси..

— Хаси, — взбрыкнулась она, — зачем ты обрезал себе язык?

— Я уже тебе говорил: чтобы изменить голос.

— Я не желаю тебе ничего плохого, постарайся себя беречь. В последнее время ты, кажется, переходишь все границы. Не слушай того, что говорят другие, делай только то, что тебе нравится.

— Но я ведь сам принял это решение, и в конечном счете концерт оказался удачным, разве не тик? Именно благодаря тому, что у меня изменился голос!

— Постарайся не потерять во всей этой неразберихе себя!

— Ладно, хватит об этом. Тебе надо принять несколько таблеток снотворного и выспаться.

— Хаси, ты приобрел славу, теперь все готовы давать тебе советы, всем хочется от тебя что-то получить. Чтобы ты пел еще сильнее, чтобы вкладывал в свои любовные песни больше сердечности, чтобы делал то или другое, но самое главное — чтобы тебе по-настоящему завидовали.

— Я же просил тебя: давай спать. Ты, кажется, немного не в себе.

— Извини, я прекращаю. Но знаешь, что сказала мне бабушка, когда опять не разрешила пойти на пляж, а я взбунтовалась?

— Откуда мне знать?

— Она сказала: «Не ходи туда, где не можешь прочно стоять на ногах».

— Я засыпаю.

— Хаси, ты скоро станешь отцом.

Хаси широко раскрыл глаза. В полумраке занавески казались серыми.

— У нас будет ребенок.

Хаси показалось, что кусок занавески застрял у него в глотке. Он мучительно пытался что-то из себя выдавить. Ребенок? Я стану отцом? В сознании Хаси всплыл тот младенец, которого он когда-то похоронил в картонной коробке. Ему вспомнился сухой стук, когда он покачивал коробку с окоченевшим трупиком. Он никогда не задумывался о девяти месяцах жизни ребенка в утробе матери, но отчетливо представлял, как младенец с криком выскальзывает из нее, а затем как бы повисает в воздухе, поддерживаемый какими-то невидимыми нитями. Что, если бы удалось выявить чудесную точку и нажать на нее? Неужели трупик в коробке как-то отреагировал бы? От этой мысли его намутило.

— Поговорим об этом завтра на свежую голову, — сказала Нива и мирно задремала. Решив, что уделил ей достаточно времени, Хаси осторожно, стараясь ее не разбудить, поднялся.

Дверь в комнату Тору не была заперта. Там было темно, но Хаси различил очертания лежащей на полу девушки, на которой ничего, кроме туфель на высоких золотистых каблуках, не было. Она ворочалась, и от нее несло алкоголем. Когда Хаси включил свет, девушка принялась тереть глаза. Он вспомнил, что видел ее в первом ряду на концерте. Она швырнула в его сторону свою шляпку… Увидев Хаси, девушка приподнялась и обхватила его за шею. Она была крупнее, чем он. Вдруг ее каблуки подогнулись, и она рухнула на пол, увлекая за собой Хаси.

— Хаси, это ты? — пробормотала она с полузакрытыми глазами. — Ты на самом деле Хаси?

Он кивнул и коснулся ее твердых и блестящих грудей.

— Возьми меня, — сказала она. — Терпеть не могу прелюдий, возьми меня силой, пока я еще не мокрая. Мне нравится, когда мне доставляют боль, — проговорила она, раздвигая ноги.

Хаси начал раздеваться, думая о том, что впервые оказался с такой стройной женщиной, без складок на животе и бедрах.

Хаси уже трижды изменял Нива, и всякий раз это были женщины ее возраста. Все три стеснялись, раздеваться перед ним, и всякий раз ему приходилось закрывать глаза, а потом залезать в постель и прикасаться к телу, состоящему из складок дряблой плоти, будто бы и не имеющих отношения к бедрам, бокам и рукам. Тело было покрыто рябью, словно жидкая глина, такое тело ткнешь пальцем — останется вмятина. И тем не менее это были до странного уютные тела. А девушка оказалась совсем другой. Плоть на ее бедрах и заднице была литой, твердой и не дрожала, как бы он ее ни тряс. Девушка доверчиво лежала перед ним, не обращая внимания на яркий свет, и, раздвинув ноги, наслаждалась сама собой.

Прошло несколько минут напряженной возни, но Хаси никак не мог возбудиться. Даже когда она приподнялась и взяла его член в рот, это не помогло.

— Ну же, зайчик, покажи мамочке, какой ты тверденький, — мурлыкала она с набитым ртом.

— Ну, что я тебе говорил? Он не может трахаться с молодыми, — сказал Тору, появившись в дверях вместе с Мацуяма. Оба расхохотались.

— Я думала, что у меня язык лопнет! — сказала девица, приподнимаясь. — Хаси, любовь моя, сдается мне, что ты им-по-тент.

— Вы что, подглядывали за нами? — спросил Хаси.

Оба, не переставая скалиться, кивнули. Хаси бросился на них, но Тору перехватил его руку и отшвырнул Хаси на кровать.

— Спокойно, Хаси! Сейчас мы покажем тебе, как это делается, — сказал он, в то время как Мацуяма поставил девушку на четвереньки и расстегнул ширинку. Пряжка на его ремне позвякивала в ритме движения бедер. — Знаешь, — продолжал Гору, — Симода прав. Когда геи продают свою задницу, они прекрасно понимают, что продают срам. А когда это делают девки, им все равно: для них это такой же орган, как рот или нос. А потом могут даже настучать в полицию.

Подмигнув Хаси, Тору подошел к девушке и носком ботинка из змеиной кожи пнул ее в покрытое потом бедро.

— Хаси, детка, ты ведь сирота, — засмеялся он. — Ты не знал матери, и теперь все, что тебе нужно от женщины, это отвислая сиська, к которой бы ты присосался — «мам-мам-мам-мам».

Хаси смертельно побледнел, схватил с ночного столика пепельницу и швырнул ее изо всех сил, но Тору увернулся, и пепельница вдребезги разбилась о стену.

— Заткнись! — закричал Хаси, продолжая наступать.

На этот раз Тору не стал уворачиваться, и Хаси, который был гораздо меньше его ростом, несколько раз ударил его в грудь. Тору продолжал смеяться. Мацуяма, завершив к тому времени свое дело с девушкой, оттащил Хаси.

— Ты — сирота, педик и шлюха, — сказал Тору вполне серьезно. — Возможно, сегодня ты великий певец, но совсем недавно был сиротой, педиком и шлюхой и никак не можешь этого забыть. А самое главное — и не должен забывать. Нам, старикам, это известно, потому что мы долгие годы валялись и этом дерьме. И совершенно неважно, можешь ты трахаться с этой свиньей или нет…

— Почему со свиньей? — пробормотала девица, едва ворочая языком.

— Потому! — заорал Тору, пнув ее сильней прежнего. — Хаси, ты даже не представляешь, сколько вокруг тебя жоп, готовых подставиться, стоит только чуть-чуть позолотить ручку. Но они тут же забывают, откуда явились, и воображают, будто родились в лимузине. Мы не хотим, чтобы это произошло и с тобой, ты понял? Неважно, какая у тебя сейчас жратва, какие хоромы, неважно, кто сегодня лижет твою задницу, главное, не забывай: ты — сирота, педик и шлюха. Мы бы никогда тебе этого не сказали, но сейчас мы все за тебя. У нас классная группа, нечасто получается так сыграться, верно, Мацуяма? Никогда этого не забывай: ты — сирота, педик и шлюха!