Портрет Германна в виде карты. А. Н. Бенуа. 1911 г.

В ноябре 1829 года император в течение многих дней балансировал между жизнью и смертью. Что же послужило этому причиной? Существовало множество поводов для нервной лихорадки. Война сначала с персами, потом с турками, коронация в Варшаве, переговоры с Пруссией — постоянное перенапряжение, начиная со дня вступления на престол и следствия. Наконец, все казалось исполненным, мир близок, император вздохнул с облегчением и… упал как подкошенный. Он не мог предвидеть, что еще в течение двух лет Россия будет находиться в огне.

Но у болезни имелся и сугубо мистический аспект. Во время коронации в Польше Николай I приобщился Святых Тайн у католического кардинала и принимал участие в богослужениях, что крайне не понравилось русской стороне. Бенкендорф записал: «Католические священнослужители, должно быть, с удивлением молили Господа о защите их православного повелителя. Мы же испытывали там тягостные чувства. Я не мог избавиться от болезненного и даже унизительного ощущения, которое предсказывало, что император Всея Руси выказывает слишком большое доверие и оказывает слишком большую честь этой неблагодарной и воинственной нации»[425].

Религиозный человек — а таковыми в тот момент были все — сказал бы, что император перебаливал «духа чужого». Двенадцать дней лихорадки — мистическое число. В христианской традиции 12 апостолов. Но еще с языческих времен — 12 знаков зодиака, 12 месяцев в году… Магическое сознание услужливо подскажет, что для нумерологии 12 в сумме даст три — тройку из «Пиковой дамы». В перевернутом виде — 21, три раза по «семерке»[426]. Словом, есть где разгуляться воображению. О чем думал православный царь, вынужденный принять облатку, а потом заболевший?

На двенадцатый день внезапная хворь отступила, оставив от рослого красивого человека живые мощи. В Варшаве Николаем I владели возвышенные эмоции: «Он не скрыл… насколько его рыцарское сердце переполнено чувствами. Он принес клятву от чистого сердца и с полной решимостью ее свято исполнить».

Что же теперь? Забегая вперед, скажем, что любая поездка в Польшу отныне начиналась для императора с поста, причем это были исключительные случаи, когда он просил хрупкую болезненную жену говеть вместе с ним полностью — от начала до конца, без послаблений. Потому что муж и жена — «единая плоть и единая кровь», а нужно быть готовым к худшему.

В марте 1830 года во время инспекционной поездки под Новгород Николай I внезапно изменил планы и приказал кучеру править в Москву. «Мы двигались без единой остановки и меньше, чем через 34 часа наши сани остановились перед входом в Кремлевский дворец, — писал Бенкендорф. — Было 2 часа утра, дворец и город были погружены в глубокий сон… мы едва раздобыли свечей, чтобы осветить спальню императора. В полной темноте он прямиком направился, чтобы помолиться в дворцовую церковь, а затем… лег спать на кушетке». На следующий день «на площади было столько народу, сколько она могла вместить… Когда появился император и направился пешком в собор, его встретил гром приветственных криков, все обнажили головы, все стремились его увидеть, приблизиться к нему, теснили друг друга, чтобы оказаться на пути его прохода. Мы с князем Голицыным пытались следовать за ним под угрозой быть раздавленными и отброшенными. Даже император, несмотря на свои усилия, из-за напора толпы мог продвигаться вперед только очень медленно. Вокруг него было пустое пространство размером не больше, чем в один аршин… Ему потребовалось около 10 минут для того, чтобы пройти около двухсот шагов, разделявших его жилище и вход в церковь»[427].

Итак, государь приезжал в Москву перед новым путешествием в Польшу на открытие сейма, чтобы помолиться в Архангельском соборе, где он «поклонился святым могилам и приложился к иконам». Решение было принято внезапно, когда император находился далеко от Первопрестольной и посещать ее не собирался. Помолился, разбудил спутника, и они поехали.

Сравним: «Третьего дня приехал я в Москву и прямо из кибитки попал в концерт, где находилась вся Москва»[428], — писал 14 марта 1830 года Пушкин Вяземскому. Поэт вел себя обыденно, ему ничто не угрожало. Ни то бы он «вструхнул». А вот император готовился к неприятностям.

В старой столице возникли толки, зафиксированные Долли. «Подобной курьерской скачкой легко сломать себе голову, — писала она о государе. — В народе многие поговаривали, что за Императором в Москву последуют все европейские монархи, что вслед за тем из Константинополя приедет султан и будет обращен в православие в присутствии сего августейшего синклита европейских государей. Идея трогательная и свидетельствует о благочестии, простоте и доброте народа»[429].

Слухи появились не на пустом месте. Во время аудиенции турецкому послу Рифату Халиль-паше в конце января 1830 года Николай I попросил передать султану «дружеский совет» — перейти в православие. Не стоит выпячивать изумление гостя, эмиссар Оттоманской Порты представлял побежденную сторону. Константинополь не был взят только потому, что Николай I воздержался. По его же решению контрибуция была сокращена на два миллиона червонцев. Русская армия еще стояла в Придунайских княжествах. Царь мог позволить себе сказать то, что сказал.

Тарле заложил традицию потешаться по случаю этих слов над «невежеством» Николая I: де император не учитывал реалий[430]. Между тем православное население Порты значительно превышало численность собственно турок. С учетом греческого восстания султан сидел на пороховой бочке. Смена веры могла примирить с ним основную часть подданных… Последний раз о возможности замены ислама в Турции на христианство высказывался уже в XX веке Кемаль Ататюрк.

Однако не в политических реалиях дело. Император был всерьез верующим человеком, и рассматривать побудительные мотивы его действий, исходя только из секулярной модели мира, бессмысленно. Приведенная история показывает, что государь мыслил теми же категориями, что и его народ, у которого Фикельмон отметила «благочестие, простоту и доброту». Тогда как образованное общество все больше подчинялось веяниям времени и смотрело на религиозные чувства простолюдинов как на что-то детское.

Когда страшные события в Польше закончатся, Долли 16 октября 1831 года запишет: «Император и Императрица вдруг неожиданно уехали в Москву. Совершенно непонятно, с какой целью»[431]. Все с той же — помолиться на гробах предков. Такие внезапные посещения старой столицы сделались для императора необходимы. В декабре 1833 года Пушкин запишет: «Вчера государь возвратился из Москвы, он проехал 38 часов. В Москве его не ожидали. Во дворце не было ни одной топленой комнаты. Он не мог добиться чашки чаю»[432]. Не за чаем приезжал.

Конный портрет императора Николая I со свитой. Ф. Крюгер. 1832 г.

Родственница композитора Алексея Федоровича Львова, сочинившего музыку на молитву Отче наш, фрейлина Елизавета Николаевна Львова