Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вас, и только вас,
И не случайно этот танец
Вальс…
Дурачки разбрелись парами, он и она, он и он, она и она — и, топая и подпрыгивая, пустились в медленный танец. Василиса изысканно пригласила Джона и закружила его по-молодому, с неожиданной для старухи физической силой. Джон смеялся как сумасшедший и подпевал вместе со всеми.
Вихрем закружит белый танец,
Ох и услужит этот танец,
Если подружит этот танец
Нас…
Пластинку крутили несчетное число раз, а потом уговорили Ознобишина сыграть на баяне. Учитель растянул меха и запел высоким голосом:
Прощайте, скалистые горы!
На подвиг отчизна зовет!
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход!
— А волны и стонут, и плачут… — ревели идиоты.
И Джон не выдержал. Он упал на землю, рыдая от тоски и счастья, чувствуя, как в висках его бешено стучит кровь, и заорал:
— Я — дома!
— Странно… — говорил Половинкин по дороге на кладбище. Рядом на коне ехал Воробей. К боку лошади был приторочен свежеструганый еловый крест. — Я не видел там ни врача, ни медсестры. Неужели они предоставлены сами себе?
— Что странного? — нехотя отозвался Воробей. Его мучило похмелье, но он дал себе зарок выпить, только когда установит крест. — Да есть у них и врач, и нянечки, и санитары. Но у всех свое хозяйство, картошку пора убирать. Нет, если врачиха кому понадобится, она прибежит. Она тут недалёко живет.
— Понял, — проворчал Джон. — В Америке это называется «конфликтом интересов». Преступление, когда врач занимается не больными, а своим хозяйством. Кто он в таком случае? Врач или фермер?
— А ведь ты прав, — вдруг удивился Воробей. — Надо же. Скажу об этом врачихе. Скажу ей: ты чего это, Петровна, твою мать, интересы конфликтуешь?
— Не ей надо говорить, — продолжал гнуть свою линию Половинкин, — а властям, чтобы ее прогнали с работы.
— Чего-то я не понял, — потряс головой Воробей, как бы отгоняя наваждение. — Ты мне что предлагаешь, Ваня? Чтоб я на Петровну донос накатал?
— Не донос, — смутился Джон, — а информацию.
— Значит, ты хочешь сказать, — насупился Воробей, смотря в сторону, — если я такую информацию на Петровну пошлю, я доброе дело сделаю?
— Конечно! — облегченно воскликнул Джон, решив, что Воробей наконец правильно его понял. — Вы информируете власть о непорядках в больнице. Они примут меры. Тем самым вы поможете больным. Тете Василисе поможете.
— Да! — пораженно протянул Воробей, новыми глазами глядя на Джона. — И вы так в своей Америке живете? Друг на дружку стучите?
— Это называется не стучать, а сотрудничать, — поправил его Джон, опять почувствовав что-то неладное.
— А у нас это называется стучать. За это у нас морду бьют!
— Но что же делать?! — воскликнул Джон.
— Задрать штаны и бегать, — сказал Воробей и презрительно сплюнул через щель в железных зубах. — Между прочим, этот крест, Ваня, Ознобишин рубил в то время, когда должен был заниматься с приготовишками в Крестах. Давай пошлем на него телегу в роно? Мол, у него интересы в голове конфликтуют…
— Понятно, — буркнул Половинкин. — Выходит, из-за меня дети пострадали.
— Да не обижайся ты, Ванька! — примирительно сказал Воробей. — Просто не лезь в чужой монастырь со своим уставом.
Они уже стояли возле кладбищенской ограды. Воробьев, тяжко кряхтя, слез с коня и стал отвязывать от седла крест.
— Вы считаете, для меня это «чужой монастырь»? — продолжал возмущаться Джон. — После того, что про меня знаете?
— Конечно, чужой, — просто отвечал Воробей. Он отвязал крест и прислонил к ограде. Потом развел костерок и стал варить в прокопченной кастрюльке что-то черное. — Битум, — пояснил он. — Комель обмазать.
— Я не чужой, я свой! — воскликнул Джон и топнул ногой от обиды.
— Как сказать, Ваня. Вот сейчас мы поставим твоей матушке крест, и я отвезу тебя на автобус до Малютова. А там ты сядешь на поезд и покатишь в столицу. А из Москвы полетишь в Америку…
— Да, я полечу в Америку, — согласился Джон, — но для того, чтобы закончить некоторые дела, уладить формальности, проститься с отцом Брауном. Потом вернусь в Москву и получу российское гражданство. Потом поеду сюда. Я жить с вами собираюсь, дядя Гена…
— О как! — крякнул Воробей. — А как ты собираешься с нами жить?
— Я буду фермером, — важно сказал Джон. — Возможно, буду разводить пчел.
— Пчелы это хорошо, — мечтательно поддержал его Воробей. — Я и сам бы не прочь. Но для этого нужно сахар воровать.
— Зачем? — опешил Половинкин.
— Затем, что без сахара ты со своим медом проторгуешься в прах. Знаешь, кто у нас тут главный пасечник? Муж заведующей продуктовой базой. Она неучтенный сахар с базы мешками волокёт, а он этим сахаром пчел кормит и медок гонит. Медок, конечно, дрянь. Но мужик покупателю не врет! Так и пишет на банках: «Мед липовый».
— Тогда я займусь животноводством.
— Опять молодец. Но для этого пшеницу воровать нужно.
— Выходит, без воровства в деревне делать нечего?!
— Почему — нечего? Я не ворую. И Ознобишин тоже.
— Ну так я пойду в учители или пастухи, — обрадовался Джон.
— В учителя тебя не возьмут без нашего образования. А в пастухи? Давай, Вань! Напарник мне позарез нужен!
Установив крест на могиле Лизаветы, они полюбовались на свою работу и сели в тени тернового куста, чтобы перекусить. Воробей достал из сетки сверток, похожий на тот, что доставал вчера. И было там то же самое: кусок сала, мятые яйца и черемша.
— Кусай, Ванька! — оживившись, сказал Воробей. Вскоре Джон понял причину этого оживления: из той же сетки была извлечена бутыль самогона и две чашки. — Помянём рабу Божью Лизавету свет Васильевну!
— Я больше пить не буду, — отказался Половинкин.
— Так ведь положено, — удивился Воробьев.
— Кем положено? Я этого человека не знаю.
— Ну, как хочешь, — согласился Воробей, даже обрадовавшись, что ему самогонки достанется больше. — Правильно, не пей. Только учти, тогда пастухом тебе не стать никогда.
— Я знаю, что буду делать, — сказал Джон. — Николай Васильевич жаловался, что здесь проблема с английским языком. Я буду давать частные уроки английского языка за небольшую плату.
— Вот чудак! — воскликнул Воробей, по-новому глядя на Половинкина. — Ты это что, всерьез?
— Серьезно.
— Да кто тебе даст наше гражданство, Ваня?