– Это не оправдание, – ответила я.

После того происшествия никто не спросил меня о том, что случилось. Все сказали, что это был несчастный случай. Я почти ничего не могла вспомнить, все расплывалось, кроме его лица и широко раскрытых глаз – скорее от потрясения, чем от страха. Леви не боялся ничего, даже смерти.

– Иногда мне кажется, что его смерть сломила меня, – сказала я.

– Смерть действует так на людей, – подтвердил Хейл. – Тебе не нужно с этим бороться.

Остаток пути мы ехали в молчании, дождь бил в лобовое стекло, и каждый из нас был погружен в собственные раздумья.

* * *

Мы припарковались у подножия холма. Я посмотрела на дом. Мне нужно было войти внутрь, отпереть комнату Руби и найти ее дневник, но не хотелось вылезать из машины.

Хейл посмотрел на меня. Он был таким хорошим! Я не хотела причинять ему вред, но и не хотела остаться без него. Я могла по крайней мере попытаться жить этой жизнью. Я могла попытаться быть кем-то еще. Может быть, это получится.

– Малин, – начал он почти шепотом. В голосе его звучало предупреждение, но настолько размытое, что я едва расслышала его. – Что бы ты ни пыталась придумать прямо сейчас, оставь это. Все будет хорошо.

Я гадала, что такого он разглядел во мне. Сырая одежда, мокрые непричесанные волосы. Зеленые глаза. Такие же, как у Леви…

Хейл подошел как никогда близко к тому, чтобы увидеть настоящую меня. После того, что я ему сказала, он почти мог это сделать. Если я скажу ему правду, будет ли он по-прежнему так на меня смотреть?

Дождь барабанил по крыше пикапа, ритмичное поскрипывание «дворников» отдавалось у меня в ушах. «Сейчас, сейчас, сейчас», – нашептывали они.

Я положила ладонь на его руку. Во второй раз за три года мы вот так прикоснулись друг к другу. Намеренно. Первый был во время вечеринки на первом курсе, когда мы держались за руки в переполненной комнате. Я ощущала, как энергия пульсирует между нашими ладонями. А потом подалась вперед, и мои губы коснулись его губ, мягких и теплых, и наши руки начали дергать одежду друг друга, и я залезла ему на колени, прижавшись кожей к его коже, и это все происходило лихорадочно, в спешке и восторженной дрожи. И это было… правильно.

* * *

Дождь прекратился. Я брела навстречу потокам воды вверх, к темному дому. Прежде чем войти внутрь, оглянулась. Хейл наблюдал за мной из машины, положив одну руку на рулевое колесо. Он дважды мигнул фарами, словно говоря «до свидания». Я знала, что Хейл не уедет, пока я не зайду в дом, поэтому я открыла дверь и долгое время стояла в прихожей, пока не вспомнила, почему сжимаю в руках сумочку Руби и почему оказалась здесь совсем одна.

Последний курс

Открыв дверь комнаты Руби, я подперла ее туфлей. Сумочку отнесла в лес за нашим домом и зарыла в груде мокрых листьев.

Комната Руби была аккуратной и чистой, не считая «ароматных» футбольных бутс, висящих с обратной стороны двери, – после утренней тренировки на них все еще оставалась прилипшая сырая трава. Сморщив нос, я направилась к столу, открыла ящик и достала дневник. Он всегда лежал в одном и том же месте. Руби неизменно следовала своим привычкам.

Я знала, что читать ее дневник было неправильно. Это была моя грязная, неприятная тайна. Я знала, что если Руби проведает об этом, то назовет меня тварью и больше никогда не будет со мной разговаривать.

У меня не было времени на разную чушь. Я не была телепатом, и именно это делало меня такой хорошей подругой для нее. Руби была бы признательна за мой поступок, если б знала, сколько пользы это принесет. Я перелистала дневник до последней записи, сделанной вчера вечером, и стала читать.

10 ноября

Сегодня Джон опять разозлился (слава богу, Малин была в библиотеке; она услышала бы все, и что тогда?). Потом выскочил прочь, и кто знает, где он теперь… не могу даже думать об этом. Надеюсь, что он не напьется. Или не сделает какую-нибудь глупость. Когда он в таком настроении, я беспокоюсь за него. Вероятно, это потому, что он психует из-за нашего выпуска, следующего года и всего прочего. Я стараюсь поддерживать его, но это сложно, потому что я знаю, чего хочу. Хотя сейчас я готова передумать насчет Шотландии. Мне кажется, я нужна Джону здесь, на Восточном побережье. Я могу провести лето с ним на Виньярде, и мы сумеем найти решение вместе. Я буквально чувствую, как плавится мой мозг, настолько я устала. Ссориться так утомительно… Вот как все началось сегодня: моя научная руководительница дала мне потрясающую репродукцию со снимка Белых Песков на закате. Это по-настоящему великолепно. Фотограф сделал невероятное – то, как он передал все эти оттенки белого, розового и оранжевого. Я много месяцев хотела это увидеть, и со стороны Аниты было так мило подарить мне эту репродукцию… Я МИЛЛИОН раз говорила об этом с Джоном. Поэтому положила лист на свой стол, чтобы потом повесить на стену. Но когда я вернулась домой сегодня вечером, то обнаружила, что Джон поставил поверх него банку пива. ЗАПОТЕВШУЮ банку. От нее остался круг, репродукция непоправимо испорчена. Я так зла! И еще больше зла на то, что он даже не ощутил ни малейшей вины. Он не понимает, как это – беречь вещи. Вероятно, потому, что если что-то сломается или испортится, он всегда может КУПИТЬ новое. Как можно научиться беречь вещи, если ты супербогатый и тебя не заботит, что они сломаются? Когда я спросила его, почему он это сделал, Джон сказал, что я сама виновата, не надо было оставлять такую дорогую вещь на столе, и что мне нужно быть аккуратнее. Я ответила ему, что это абсурд, поскольку виноват явно он. Но потом он сказал мне отвалить. Ну да, полезный аргумент в споре… И какого черта вообще получился этот спор? Почему он не извинился за то, что испортил репродукцию? Джон сказал, что, если я не перестану ныть, он отменит нашу поездку в Нью-Йорк на зимние каникулы. Тогда я заплакала. Я попросила его не кричать и не отменять поездку (мы ждали ее таааак долго). Я буквально упала на колени и умоляла. Он посмотрел на меня, как на мусор, и вышел из комнаты.

Должен быть какой-то способ исправить это. Я хочу стать для него лучшей девушкой… может быть, если б я была лучше, этого не случилось бы. Но, опять же, какая-то часть меня хочет, чтобы ему было больно так же, как мне. Я хочу, чтобы он почувствовал настоящую боль. Разве это не ужасно с моей стороны? Я никогда не испытывала такого ни к кому больше. Желание причинить боль. Может быть, если Джон поймет, как это ужасно, он прекратит…

Иногда я гадаю, где граница между правильным и неправильным в отношениях? Сколько можно прощать другому? Я уверена, что большинство людей не простили бы его. Конечно, он может заполучить другую девушку за секунду – он богатый, популярный, красивый, очаровательный, – но остались бы ОНИ с ним или нет? Вероятно, нет. Я всегда остаюсь, я всегда в итоге извиняюсь. Иногда я даже не знаю, за что именно. Недавно, посреди одной из наших ссор, я засмеялась, потому что даже не могла вспомнить, за что извиняюсь. Это еще сильнее разозлило Джона, поэтому я замолчала. Но теперь, когда я это вспоминаю, мне по-прежнему смешно. Впрочем, я перестаю волноваться о таких вещах уже на следующий день, так что это не особо меня тревожит. Верно? Я не думаю, что это меня тревожит. Я не уверена. Я больше ни в чем не уверена, честно говоря. Этот голос в глубине моего сознания… Что, если в следующий раз Джон сделает что-нибудь похуже? Вдруг он ударит меня? Он этого не сделает, верно? Правда, я не знаю ответа на этот вопрос.