Именно в этот момент выступил Гершуни, который сумел остудить пыл левого крыла и добиться компромисса. Он заявил, что народное движение зашло в тупик, что только Дума может вывести его оттуда, что «в этом заключается ее организующее и революционизирующее значение». В окончательной резолюции вопрос о фракции не предрешался, депутатам-эсерам предлагалось блокироваться со всеми социалистами, а иногда и со всей оппозицией (то есть и с кадетами, и с националами). Террор не прекращался, но запрещались теракты, имеющие «общеполитическое значение», без санкции ЦК. Допускалась и поощрялась, правда, «партизанская война» против местных властей.

Азеф к началу съезда почему-то не приехал, и в новый ЦК его не избрали. Но по настоянию Гершуни для него было «зарезервировано» место. Первый глава БО обещал (ссылаясь на недавний разговор в корабельной каюте), что Иван Николаевич со дня на день вернется в Российскую империю и приступит к партийной работе. И действительно, на одном из последних заседаний съезда Азеф появился и был сразу же кооптирован в ЦК.

Возвращение Гершуни меняло расклад сил — в том числе и для Азефа. Меняло скорее в лучшую сторону. В первую очередь потому, что легендарный герой всецело доверял своему преемнику и полностью одобрял всё, совершенное им в его, Гершуни, отсутствие. Он являлся для Азефа хорошей моральной защитой, как прежде Гоц.

А защищать Азефа было от чего. К началу 1907 года над ним снова стали сгущаться тучи. Далеко не в первый раз, конечно. Азеф не знал, что на сей раз они уже не разойдутся…

В числе людей, в конце 1905 года вернувшихся в Россию, был и Владимир Львович Бурцев. К этому времени теоретик свирепого террора посвятил себя истории — истории освободительного движения.

В Петербурге он начал выпускать легальный журнал «Былое». В поисках историко-революционного материала он общается с самыми разными людьми — от вышедших из крепости народовольцев до их былого сподвижника, ставшего консервативным публицистом Льва Тихомирова. Переписывается с Михаилом Гоцем и Сергеем Зубатовым, друзьями юности, которые стали «генералами» противоборствующих армий.

Бурцев умел найти общий язык со всеми. Но симпатии его, конечно же, всецело были на стороне революции, на стороне освободительного движения. А поскольку борьба продолжалась и агенты-«провокаторы», несколько лет назад внедренные полицией в революционные организации, продолжали работать, историк начал постепенно превращаться в добровольного контрразведчика, или, как говорили, в Шерлока Холмса русской революции.

В мае 1906 года в редакцию «Былого» явился некий молодой человек и попросил разрешения поговорить с Бурцевым наедине.

Новый знакомец с порога заявил, что по убеждениям он — эсер, а служит чиновником особых поручений при охранном отделении и хочет быть полезным освободительному движению.

Молодой человек назвался Михайловским. Лишь месяцы спустя Бурцев узнал его настоящее имя — Михаил Ефимович Бакай.

Еще один многократный перебежчик, которыми богата была эпоха. По образованию — фельдшер. Начинал как социал-демократ. Завербован в 1900 году Зубатовым. Выдал социал-демократическую типографию. С 1902-го — штатный сотрудник охранки. И вот он снова переходит на сторону революции. Переходит как будто искренне и бескорыстно. Хотя биография у него такая, что в искренность и бескорыстие его можно было и не поверить. После разоблачения Азефа полицейские власти собирались предать гласности материалы о прежних «делишках» Бакая — «об освобождении арестованных за деньги» и т. п. Все может быть. Человек — существо сложное.

В течение нескольких месяцев Михайловский (Бакай) передавал Бурцеву закрытую служебную информацию. Владимир Львович проверял ее по источникам в революционных кругах. Информация подтверждалась. О петербургских делах Бакай знал немного и понаслышке — сам он служил в Варшаве.

Но и оттуда можно было узнать кое-что очень важное.

Бакай знал, и не от кого-нибудь, а от начальника филёрской службы Евстратия Медникова, что в ПСР есть серьезный провокатор, бывающий на съездах. Псевдоним его — Раскин. Между прочим, в 1904 году он был в Варшаве.

Понятно, что информация Бурцева очень заинтересовала.

Естественно, Бурцев знал в лицо руководителей революционных партий. Знал и Азефа. А с Любовью Григорьевной был даже знаком.

Тем более был он поражен, когда летом 1906 года, в то время, когда среди эсеров начались аресты, он увидел супругов Азеф, невозмутимо проезжающих по столице в открытой извозчичьей пролетке.

На такого рода грубые «нарушения конспирации» со стороны Азефа обращали внимание и другие. Вот, например, наблюдения Марии Селюк (относящиеся еще к 1904 году):

«Я была глубоко убеждена, что он может быть неизвестным правительству… Я знала, что он пишет своим детям письма со штемпелем „Санкт-Петербург“ и подписывается „votre papa“, переписывается с женой, хотя на какой-то почтамт, но она сама ходит за письмами и т. п. Правительству выгодно иметь его, по нем выслеживать и отправлять выслеженных на виселицу. Его работа в боевой организации — безумие. Таково было мое глубокое убеждение. Одного только я не допускала никогда — что он провокатор»[237].

Тем, с кем он непосредственно имел дело, Азеф умел, видимо, правдоподобно объяснять свою «неосторожность», но посторонним она бросалась в глаза. Бурцев истолковал ее примерно так же, как Селюк. Он решил, что «Азефа не арестовывают по всей вероятности потому, что полиции невыгодно его арестовывать — напр., потому что около него есть сыщик-провокатор, который получает через него нужные сведения»[238].

Какой провокатор? Вероятно, тот самый, о котором говорил Бакай. Раскин. Теперь Бурцев знал, где искать его — в окружении Азефа.

Бурцев перебирал имена, сопоставлял обстоятельства — пасьянс не складывался. И постепенно, с каждым месяцем все отчетливее, в его сознании выкристаллизовывалась мысль, которая поначалу казалась неправдоподобной.

Глава БО, заслуженный революционер, организатор убийств Плеве и Сергея Александровича — Раскин? Он?

Пока что Бурцев ни с кем этими подозрениями не делился.

В декабре Бакай вышел в отставку и переехал в Петербург.

А 31 мая 1907 года он был арестован, несколько месяцев провел в крепости без суда (об открытом суде в таких случаях не могло идти и речи), а затем сослан в Сибирь.

Между тем обе возникшие в 1906 году боевые группы продолжали действовать.

Отряд Зильберберга теперь возглавил Никитенко. В Финляндии он подробно отчитался перед Азефом о своей деятельности. Он просил прежнего вождя взять командование на себя. Азеф отказался: сказал, что не может нести ответственность за группу, участники которой не им лично отобраны. (Ядро отряда составляли люди из прежней, азефовской БО, но к ним присоединились еще человек двадцать.)