Слава богу, на страже Далраднора по-прежнему стояли Мима и Джесси. Но сколько еще они смогут держать эту круговую оборону? И что потом ей делать с Дезмондом? Ведь никаких новостей о Каролине все еще нет. Ах, Каролина, Каролина! Девочка моя! Жива ли ты еще? Наверное, ее дочь погибла, а все эти люди просто не решаются сообщить ей эту страшную новость. Ждут, пока она хоть немножко окрепнет. Других объяснений их затянувшемуся молчанию у Фиби не было.

По всему выходит, что отныне все заботы о внуке ложатся только на ее плечи. И как она сумеет справиться с подвижным, как ртуть, шестилетним сорванцом? Разумеется, нужно, чтобы рядом с ребенком постоянно был кто-то помоложе и поэнергичнее. Такая женщина, как Джесси, к примеру. Но Джесси уже сидела на чемоданах и не могла дождаться момента, пока ей вручат разрешение на выезд вместе с билетом на пароход, который доставит ее в Австралию. Остается единственный выход: отослать мальчика в какую-нибудь закрытую школу с пансионом, но желательно совсем недалеко от дома. Да, но что она станет делать с внуком во время долгих летних каникул?

Фиби лежала в кровати, часами обдумывая будущее Дезмонда. Мысли о внуке заставляли ее хоть на время забыть о собственных проблемах, даже боль отходила куда-то на второй план. А что, если ей заняться поисками его отца? В конце концов, у того ведь тоже есть какие-то обязанности перед сыном. Для начала стоит, пожалуй, отыскать его родных в Уэльсе. Пусть хоть на время заберут мальчика к себе, пока она будет восстанавливаться после инсульта. Впрочем, она ни разу не слышала от Каролины, чтобы та контактировала когда-либо с родителями мужа. А с учетом его криминального прошлого, может, и не стоит ворошить это осиное гнездо.

Невеселые мысли не добавляли настроения и не способствовали скорейшему выздоровлению. Вот если бы ей удалось пристроить Дезмонда в хорошие руки, куда-нибудь, хоть на несколько месяцев, максимум – на год, тогда бы душа ее успокоилась и дела пошли бы на поправку. А там, глядишь, она могла бы даже возобновить свою театральную карьеру. Ах, ничто и никогда в ее жизни не шло гладко. Так стоит ли удивляться, что судьба приготовила ей в очередной раз такой неприятный сюрприз? Но, как говорится, чему бывать, того не миновать. Надо жить и двигаться вперед. И одному лишь Богу известно, что там ждет их впереди.

По мере того как к Калли возвращались силы, она все более и более привязывалась к обители, к неспешному, размеренному существованию, так благотворно действующему на ее мятущуюся душу. Монастырская церковь стала для Калли тем приютом, где она обретала истинный покой, умиротворяющий хаотичный бег ее мыслей. Красивая музыка, приятные голоса, все проливалось бальзамом на ее измученную душу и воспаленный ум. Именно в церкви вдруг забрезжили в ее сознании осколки неких событий, якобы бывших с ней. Расписанный фресками потолок, сонм ангелов, кружащихся над ней, потом она ползком поднимается куда-то наверх, и каждая ступенька – это страшная пытка, словно это не лестница, а ее покаянный маршрут на Голгофу.

Однажды ее навестил старый священник. Он назвался отцом Бернардом. Он рассказал ей, что знал, поведал о тех двух молодых женщинах, которые привели ее к нему в церковь. Это они спасли ей жизнь, сказал прелат.

– Вы попали в концлагерь из Бельгии. По национальности вы – бельгийка. Господи всемилостивый! Прости этим злодеям все их беззакония, которые они творили против несчастных женщин и детей. Сейчас на территорию лагерей пускают местных, чтобы они собственными глазами увидели все те ужасы, которые происходили в нашей стране. Пусть все знают, на что способен народ, ведомый безумцем! – голос священника дрогнул, он замолчал, смахнув набежавшие слезы. – Вот он – наш позор! Не ваш, а наш! Женщины называли вас Лоттой, сказали, что вас арестовали в Брюсселе.

– Спасибо, что спасли нас! – прошептала Калли. – А мои подруги, они все еще здесь? – Она вдруг явственно представила себе их лица и даже вспомнила их имена: Мари и Мадлен, и радостно заулыбалась от того, что сумела вспомнить хоть что-то.

– Нет! – покачал головой священник. – Когда американцы вошли в город, они начали в массовом порядке отправлять заключенных концлагерей и тюрем назад, к себе на родину. Эти молодые женщины тоже уехали. Они, кстати, упоминали еще одно имя: Селина.

Селина! Словно яркая вспышка солнца озарила сознание и рассеяла прочь туман. Калли вдруг отчетливо представила себе, как несчастная Селина пытается сделать своими распухшими ногами хоть несколько шагов перед охранниками прежде, чем ее признают негодной и обрекут на смерть. Но тут же в голове снова все смешалось. Она услышала, как рычат псы, увидела, как их натравливают на жертву, явственно ощутила запах страха и ужаса, заполнивший все пространство вокруг, и в испуге закрыла глаза, пытаясь вычеркнуть из памяти страшные картины истязаний.

– Нам не удалось спасти Селину! – проронила она едва слышно. Она рассказала священнику все, что смогла вспомнить, и они оба залились слезами, молча оплакивая невинные жертвы.

– Так вы все же вспомнили!

– Да! Но лучше бы мне этого не вспоминать! Разве можно жить с грузом таких тяжелых воспоминаний? – воскликнула она в отчаянии.

– Бог даст вам силы, дитя мое! И Он сам укажет вам путь в прошлое. Пока вы еще только в самом начале этого пути. Вам еще предстоит окрепнуть, набраться сил. Но, как говорят верующие, коли есть спина, то обязательно найдется и крест, который придется тащить на себе. Одного не могу понять! Где был Господь, когда творилось это вселенское зло? Был ли Он там в то время? – священник подавил тяжелый вздох. – Видно, нам, немцам, никогда не вычеркнуть этих позорных страниц из мировой истории. Желаю вам, Лотта, счастливого паломничества в собственное прошлое, кем бы вы ни были на самом деле. Да пребудет Господь с вами всегда, дитя мое!

Шли недели, а вместе с ними множились и ее воспоминания, ужасные, страшные, леденящие душу картинки тюремного заключения, отправки в концлагерь… Но почему ее арестовали? За что? Стоило ей задать себе этот вопрос, и словно какая-то невидимая рука захлопывала прямо у нее перед носом тяжеленную железную дверь. Огромная дверь стремительно росла в своих размерах, напоминая какое-то чудище, и она была заперта на ключ, но вот ключа, чтобы открыть эту ужасную дверь, у нее не было. Потом вдруг ей стали сниться странные сны: островерхая черепичная крыша, зеркальная гладь озера, старая лошадь, пасущаяся в поле. Перед ее глазами появлялись какие-то лица и тут же исчезали. Она даже не успевала рассмотреть их или тем более узнать. Утром она просыпалась с намерением разобраться во всех этих сновидениях, старалась ухватить ускользающие от нее образы, и от этих усилий начинала болеть голова. Ей стало мерещиться, что все эти незнакомые люди зовут ее, хотят ей что-то сказать. Но что?

Наконец она нашла себе занятие по душе. Какое счастье, что она тоже может быть полезной. Калли стала ухаживать за больными, выносила утки, приносила лекарства, словом, как могла, щадила ноги пожилых монахинь. Ей доставляло удовольствие чинить прохудившееся белье, латать наволочки и простыни. Она даже научилась делать красивую ажурную штопку, которую так искусно выполняли монастырские послушницы. Она также любила пристроиться рядом с кружевницами и могла часами наблюдать, как те плетут кружево, виртуозно переплетая множество нитей. Милые вещицы, которые выходили из рук кружевниц, шли потом на продажу, пополняя скудный монастырский бюджет. Но довольно скоро Калли поняла, что время ее пребывания в монастыре стремительно подходит к концу. Она ведь не католичка. Она не знает ни их молитв, ни их обрядов. Хотя присутствие на мессах всегда приносило утешение и какую-то особую радость ее израненной душе.