Я отправился в спальню, сбросил измятую одежду и принял долгий, успокаивающий душ — теплые капли катились по телу, смывая не только пот, оставшийся от беспокойного сна, но и ноющую боль в спине. Я основательно намылился гелем для душа, вымыл волосы, досуха вытер их полотенцем. Потом переоделся в свежее, накинул удобный льняной пиджак. Прежде чем выйти из квартиры, проверил свой вальтер. Чистый, блестящий, больше похож на игрушку, чем на смертоносное оружие. Я втянул его запах, и дивный аромат оружейного масла остался в моих ноздрях, когда я закрыл дверь и подергал для надежности ручку.

На улицах было оживленно, я зашагал к длинной череде ступеней, ведущих к собору. На ходу, поглядывая, нет ли где выходца из тени, я размышлял, что же он носит в кармане, какое именно оружие присоветовали ему кино, телевизор или каталоги. Для меня это не имело значения — так, досужий профессиональный интерес. Я долгие годы упражнялся с вальтером и знал его так же хорошо, как журналисты былых времен знали свою видавшую виды «Олимпию» — каждую причуду, каждую металлическую слабость, каждый каприз и каждую глупость.

У подножия мраморной лестницы я остановился и посмотрел вверх. Отсюда, со стороны холма, казалось, что фасад собора опрокинут назад, к небу, что здание откинулось к незримой спинке, как старик, присевший на скамейку в парке Сопротивления 8 сентября.

На ступеньках валялся обычный для Центральной Италии мусор: упаковки от кодаковской и фудживской пленки, корки от нарезанных на ломтики дынь, окурки и несколько бумажных стаканчиков. Я не заметил ни одной иглы для подкожных инъекций, но в щель между двумя каменными плитами на одной из ступеней закатился грязный, растрескавшийся одноразовый шприц.

Поднявшись на самый верх, я остановился и перебрал взглядом все машины, стоявшие у тротуара. Никакого синего «Пежо-309».

Утренняя деятельность у входа в собор так и кипела. Кукловод давал представление примерно дюжине ребятишек, за спинами у которых стояли взрослые. Все до одного туристы. Когда я остановился, центр кукольной сцены занимал пират в треуголке, с кривым кортиком, пришитым к руке. Он что-то верещал по-итальянски. Сзади вдруг высунулся другой персонаж. Это был положительный герой, явившийся зарезать пирата, и в руке у него тоже был кортик. Между куклами завязалась борьба — артист ловко уснащал диалог звоном и бряцаньем стали, которое имитировал языком. Дети застыли, завороженные.

Флейтиста видно не было, жонглер же как раз собирался начать номер с тремя яйцами, одно из которых он время от времени понарошку ронял. Его спутница разрисовывала мелками одну из плит — рисунок был готов примерно наполовину. Я остановился посмотреть: она начертила контур того, что вполне могло бы быть видом с моей лоджии, и теперь закрашивала небо.

На ступенях собора стояла группа туристов с гидом, который указывал им на архитектурные достоинства здания. Пока я смотрел, туристы гуськом потянулись сквозь дверной проем внутрь. Я пересек улицу и собирался было последовать за ними, но тут кто-то пронзительно выкрикнул сзади мое имя.

Время пришло. Я знал, что рано или поздно это случится, и в глубине души сейчас крепко досадовал, что это произошло в таком людном месте. Но на поверхность не всплыло ни единой эмоции. Эмоции все губят, замедляя работу ума.

— Эй! Мистер Мотылек!

Голос был почти таким же высоким, как у кукловода, почти женским, и на долю секунды мне показалось, что он может принадлежать Диндине: та же звенящая нота звучала в тот раз, когда она скандалила с Кларой. Выговор был американский, и, вне всякого сомнения, говорил человек из высшего общества. Голос легко пробился сквозь все звуки, производимые туристами, транспортом и городом.

Я быстро обернулся и смерил глазами улицу. Никакого «пежо» по-прежнему не было видно, и все вроде было совершенно обыденно, вот только у тротуара, между кукловодом и знаком «Парковка запрещена», к которому флейтист обычно привязывал свой зонтик, стоял темно-серый «фиат-стило». Припаркован он был против всех правил, и водитель сидел внутри, но это не вызвало у меня никаких подозрений, ибо в Италии это обычное дело.

А потом я сообразил, что двигатель не заглушён. Я пригляделся. Номерной знак был из Пескары, но это в здешних краях не в диковинку: у многих жителей Пескары тут в горах дачи. Однако на лобовом стекле, по центру, рядом с регистрационными документами, виднелся маленький желтый диск.

Рука скользнула в карман, пальцы нежно обняли вальтер.

— Эй! Мистер Мотылек! — прозвучал тот же голос, ниже тоном, более сдержанно.

Кричал водитель «фиата». Я плохо его видел: он сидел в машине, я стоял на ярком свету.

Я не ответил. Хотелось заслонить глаза от солнца.

Дверца открылась, он свесил ногу на мостовую. Теперь я видел его с расстояния метров в двадцать — поджарый торс и коротко подстриженные каштановые волосы. На нем были те самые джинсы, в которых я увидел его впервые, — дорогая марка, сымитированная потертость, — просторный коричневый пиджак и кремовая рубашка. Возможно, что шелковая, подумал я.

— Да, ты, мистер Мотылек! — выкрикнул он. Казалось, он не до конца в себе уверен, и на какой-то миг мне захотелось разыграть дурачка, повернуться спиной, будто бы я лишь по чистой случайности обернулся на первый крик. Только ведь так от него не избавишься, только затянешь дело.

Тем не менее я не ответил. Только кивнул головой.

— Ты, сукин сын! — выкрикнул он еще громче. — Сукин сын, гнида паршивая!

— Что вам нужно? — откликнулся я.

Он будто бы призадумался на секунду, прежде чем ответить:

— Отправить тебя на тот свет, падла безрукая! — Голос опять звучал визгливо. — Падла! — повторил он.

Вне всякого сомнения, американец. Теперь я в этом убедился, понял по произношению слова «падла» — долгая «а», будто блеяние овцы. Удивительное дело, голос казался смутно знакомым. Я попытался вспомнить, сопрячь голос с именем, но не сумел.

Его вопли привлекли внимание туристов, которые дружно отвернулись от кукловода и от жонглера и теперь озирались в поисках источника странных звуков. Предвкушали новое развлечение.

— Вы следите за мной. Почему?

Он ничего не ответил, между нами встряло такси, загородив его на миг от моих глаз. Рука с вальтером выскользнула из кармана.

За те две секунды, что такси проезжало между нами, он выскочил из наемного «фиата», и, когда я увидел его снова, в руках у него был пистолет-пулемет, который он держал на уровне пояса. Солнце сияло вовсю, пистолет был нацелен на меня. Мне показалось, что это «Стерлинг», вот разве что на нем был съемный оптический прицел.

Будто глядя сквозь увеличительную призму, я увидел, как палец его напрягся, — и в тот же миг я резко упал на сторону. Быстрая очередь, щелчки от выстрелов, треск крошащегося дерева. Больше ничего. День продолжал звучать как ни в чем не бывало.

Вальтер выстрелил словно бы вне зависимости от каких-либо моих действий. Выходец из тени пригнулся, будто заранее увидел летящую в него пулю, вскинул свой пистолет и дал еще одну короткую очередь — я услышал стук отработанных гильз и потрескивание ствола, но не собственно звуки выстрелов.