— Я враждую с твоим кланом, а значит, и с тобой, — опираясь на один локоть и стараясь не тревожить обрубок, он кое-как смог привстать.

— Но это неправильно, — девочка дернула подбородком. — Неправильно.

— Это не тебе решать.

Упрямство девочки вызвало у него усмешку.

Когда он был ребенком, то также возражал против порядка, заведенного сотни и сотни лет назад?

Такеши этого уже не помнил.

— Вашу, вашу р-руку, — неожиданно начала Хоши, — ее послали вашему отцу. Я слышала, как шептались об этом слуги, — пояснила она, встретившись взглядом с Такеши.

Он заметил, что ее губы дрожали.

— Тебе меня жаль?

— Нет, — она поспешно замотала головой, но ее взгляд буквально кричал — «Да!».

Такеши только скривился в ответ.

— Напрасно. Все люди смертны. А любая боль когда-нибудь закончится.

Хоши недоверчиво посмотрела на него.

— Но что может быть страшнее смерти?

Он помедлил с ответом и стиснул зубы, пережидая, пока острая пульсация в обрубке пойдет на спад.

Девочка с ужасом смотрела на его искажённое в гримасе лицо, на вздувшиеся на висках вены, вслушивалась в зубной скрежет.

— Бесчестие, — на выдохе произнес Такеши, когда смог говорить. Он облизал потрескавшиеся губы и потянулся к кувшину с водой. — Я уже как-то говорил тебе об этом. Что страшнее всего — покрыть свое имя позором.

Он сделал несколько жадных глотков и с облегчением прислонился к стене. Казалось, он не просто справился с кувшином и смог напиться, а, самое малое, поучаствовал в битве.

— Почему бесчестье — самое страшное? — Хоши приникла лицом к решетке, словно боялась упустить хоть одно его слово.

Вопрос девочки едва ли его удивил. Иного и нельзя было ожидать от ребенка, воспитанного в клане Тайра. В клане, который запятнал свое имя сотни лет назад.

— Потому что твое бесчестье останется в веках. О нем будут помнить и знать следующие поколения, и твои враги его никогда не забудут. Каждый клан ведет свою летопись. Я читал записи о своем клане и знаю, кто и что совершил.

Такеши не ждал, что Хоши поймет его. Он родился с этим, впитал с кровью отца. Его учили, что каждое действие остается в истории клана. Что ни один бесчестный поступок не будет забыт.

Хоши вскоре ушла — так поспешно, словно чего-то испугалась, и Такеши вновь остался один. Он заставил ходить себя от стены до стены, пока не стали подкашиваться ноги, пока перед глазами не заплясали от усталости круги.

Время, когда он неподвижно лежал, сутками смотря в пустоту, ушло. Теперь он знал — чувствовал — что отец еще борется. Что их война не проиграна. И потому Такеши заставлял себя двигаться и запрещал думать об отрубленной руке.

Теперь он съедал все лепешки, не оставлял от них даже крошек. И мерил бесконечными шагами свою клетку, разгоняя густую, отравленную неподвижностью кровь. И думал о Наоми.

Такао был ей отцом. Он не любил свою старшую дочь, жалел, что она у него родилась. Но все же в ней текла его кровь, и она — Такеши знал — была уверена, что должна его почитать.

Они с отцом не думали устраивать для Такао подобную казнь. Не думали, что последнее слово произнесет Наоми.

И сейчас Такеши сомневался, правильно ли поступил Кенджи. Стоило ли втягивать в это его жену. Минамото никогда не вмешивали женщин в политику.

Чтобы пересчитать разы, когда в прошлом он оспаривал решения отца, хватит пальцев одной руки. Теперь же он делал это вновь.

Он многого не знал о происходящем снаружи, то верно. Быть может, у отца не было выбора. Быть может, Наоми отважилась сама. Но Такеши думал, что не позволил бы Наоми участвовать в казни Такао, потому что он хорошо помнил одно утро незадолго до приема в императорском дворце.

Он вернулся после утренней тренировки, когда Наоми еще спала. Их комната была полна света, проникавшего в широко распахнутые окна. Солнечные лучи скользили по обнаженным плечам и спине Наоми, сбросившей с себя во сне тонкую простыню. Такеши остановился у футона, задержав взгляд на жене — некоторое время он наблюдал, как солнце чертит на ее спине узоры, как его лучи пересекаются с тонкой паутиной ее старых шрамов. Шрамов, что остались от уроков Такао. Шрамов, что не пришлись по сердцу Такеши.

Он не жалел Наоми и не думал о ее незаслуженных наказаниях, о несправедливой и потому особенно обидной боли. В клане Минамото секли детей, и потому он никогда не задавался мыслью, что можно обойтись и без подобных наказаний. Но Такеши презирал Такао за неспособность справиться с дочерью без палки. Минамото никогда не наказывали девочек так.

Задумавшись, он не заметил, как проснулась Наоми. Она поймала его изучающий взгляд и смутилась, резко натянув на себя простынь. Такеши шагнул к ней — распаленный тренировкой и — неожиданно — образом ее обнаженной спины в лучах солнца. Он потянул на себя простынь, накрыл ладонью грудь Наоми, чувствуя под собой ее теплое после сна тело…

Когда все закончилось, и некоторое время он лежал, позволяя мыслям в голове лениво ползти, Наоми приподнялась на локте и заглянула ему в глаза.

— Ты думаешь, мои шрамы — уродливы?

Такеши, никак не ожидавший этого вопроса, искоса посмотрел на нее.

— А мои?

— То другое, — она тряхнула головой. — У всех мужчин есть шрамы.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ты так на них смотришь иногда… — Наоми поежилась. — Красивого в них нет ничего. Но что поделать, если отец мой знал только палку.

— У меня полно таких же. И других, много хуже. Это не имеет никакого значения, — Такеши пожал плечами.

— Иногда я его ненавижу, — продолжила Наоми, будто не слыша. — Когда я жила с ним, то часто задумывалась… ну, думала, а что будет, если я отберу у него палку и ударю в ответ? Ударю так сильно, что он умрет. И каждый раз пугалась таких мыслей и просила прощения, потому что нет ничего хуже, чем убийство отца.

* сун — единица измерения, 3,03 см

Глава 29. Перемены. Часть II. Наоми.

«Плюх».

Она знала, этот звук станет частым гостем в ее кошмарах.

Наоми зажмурилась, когда Кенджи-сама опустил катану на шею ее отца. Но она не закрыла уши и потому услышала тошнотворный звук, с которым отрубленная голова Такао коснулась земли и прокатилась по ней.

Раньше она нередко слышала от Такеши, что за любым — любым — поступком следует возмездие.

Раньше для нее это были лишь слова. Теперь она смогла прочувствовать их значение. И Наоми