– Знаю… – Я отстранила своего ученика, поднимаясь с лавки. – Побудьте здесь, я пока схожу гляну, как там Данте… а там уже и проводим наставника…

В комнате, которая раньше была моей детской, сейчас было довольно темно и тихо, несмотря на распахнутые настежь ставни. Первый морозец уже разрисовал пластины горного хрусталя на окнах причудливыми узорами, превосходя самое искусное плетение, какое только может быть создано руками кружевницы. Белые узоры на темных пластинах едва заметно мерцали в пламени свечи, стоящей на подоконнике – единственного источника света в комнате, – переливались, словно присыпанные алмазной крошкой, и сияли, будто бы перекликаясь с золотистыми искорками в моем, теперь уже моем, перстне ведуна-наставника.

Данте лежал на кровати, до подбородка укрытый теплым лоскутным одеялом. Его грудь мерно поднималась и опускалась в такт неслышному почти дыханию, черты лица казались чересчур заостренными, а под глазами все еще не исчезли темные полукружия, в первые несколько часов после рассвета делавшие Данте похожим на выходца с того света. Что ж, в каком-то смысле так оно и было…

Я переставила свечу с подоконника на сундук у изголовья постели и уселась на ее краешек, взяв теплую руку аватара в ладони. Толчки крови в запястье, еще утром почти не ощущавшиеся, сейчас были сильными и ровными. Он все же приходит в себя. Не может не прийти. Слишком уж он сильный, слишком упрямый…

– Только попробуй не очнуться, слышишь? – шепнула я, сдавливая его ладонь. – Я тебя не для того вытащила из призрачной свиты, чтобы ты изображал тут сказочного спящего царевича…

Данте, разумеется, не ответил, а я не удержалась и осторожно обняла его, положив голову ему на грудь, напротив сердца, вслушиваясь в размеренный, ровный стук. В его волосах стало гораздо больше седины – если раньше была лишь одна ярко-белая прядь у левого виска, то сейчас тонкие серебристые нити появились по всей голове, оттеняя черноту волос. Когда я поутру помогала Ветру перетащить Данте с тюфяка у печи на кровать в комнате, то мне страшно было на него смотреть. Право слово, я боялась, что он начнет изменяться прямо у меня на глазах, как призраки, что скакали с ним бок о бок в свите Черного Охотника, – те только на первый взгляд казались похожими на себя прежних. Что там было на самом деле, я не знала и знать не желала… но страх, что аватар так и не выберется на поверхность глубокого, вязкого, как самое топкое болото, сна, больше походившего на смерть, так никуда не делся. И не денется, пока я не загляну в его черные с серебряными искорками глаза, напоминающие о далеком звездном небе зимней ночью, и окончательно не поверю, что он жив.

– Не представляешь, насколько ты мне сейчас нужен… – еле слышно всхлипнула я, уткнувшись лицом в грудь аватара, накрытую одеялом. – Как мне сейчас нужно, чтобы ты был рядом, как тогда, в Вещих Капищах… Я так устала, ты просто не представляешь. Мне кажется, что еще немного, еще чуть-чуть, и я сломаюсь. Ну очнись же… пожалуйста…

В ответ только тишина и потрескивание фитилька свечи. Я села, вытерла лицо рукавом рубашки и поправила одеяло, накрывающее аватара. Он выкарабкается, я знаю. С каждой минутой его сердце бьется все увереннее, руки все теплее. Я знаю, что ему снится тот же сон, что и мне ночью, – бесконечная дорога через туманные дали. Просто мое блуждание оказалось чуточку короче, но ведь я не пребывала неизвестно где вместе с призрачной свитой в течение нескольких дней. Остается только надеяться на то, что свой путь Данте отыщет как можно быстрее. Жаль только, что сейчас он не откроет глаза, не улыбнется мне чуточку горько и устало, не прижмет к жесткому, надежному плечу, позволяя излить тоску, разъедающую душу вернее, чем ржавчина добрый клинок. Не даст почувствовать, что осталась у меня та незыблемая опора, которая поддержит и примет меня такой, какая я есть. Со всей моей печалью, тоской. С истерическими нотками в срывающемся от плача голосе. Примет и поможет исцелиться, отпустить от себя все накопившееся для того, чтобы провалиться в сон без сновидений и очнуться с радостной мыслью «жива!».

Я поднялась и вышла из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. У меня есть еще один долг, который я обязана отдать здесь и сейчас. Странное дело, но почему-то стало спокойнее. На плечо словно легла до боли знакомая теплая рука – невесомая, неощутимая. Будто душа моего наставника все еще кружила птицей над уже остывшим телом, прощаясь со всем, что было дорого при жизни, и по мере сил стараясь в последний раз ободрить и поддержать. Лексей передал мне свои знания, а вместе с ними – частичку самого себя, своей уверенности и спокойствия. Его уже не было в мире живых, но и Грань до похорон он не переступит…

На довольно грубый, наспех сколоченный на дворе у избы помост над кучей притащенного из лесу валежника, накрытый новой беленой скатертью с ярко-алым вышитым узором, Лексея Вестникова мы с Ладиславом перенесли почти торжественно. Ветер нес следом за нами традиционный каравай, туесок с медом и посох моего наставника, тот самый, с которым старый волхв не расставался в последнее время, – прощальные дары умершему. Тело, завернутое в холстину, мы положили на помост, рядом с ним посох и старую, повидавшую многое на своем веку, потертую знахарскую сумку с набором снадобий. Туесок с медом и каравай согласно старинной традиции мы оставили в ногах у покойника и отошли на несколько шагов от помоста с телом.

– Кто-нибудь хочет что-то сказать напоследок? – глухо произнесла я, обводя взглядом Ладислава и Ветра, стоящих поодаль.

«Мы хотим», – раздался у меня в голове знакомый приятный голос, и во двор, неторопливо ступая, зашел Серебряный, опустив голову к земле. Следом за ним – мой названый брат и темно-серая, почти черная волчица, имени которой я не помнила, но знала, что она подруга вожака стаи.

Снег тихо ложился на землю и на белый холст, накрывавший тело моего наставника, а волки все прибывали. Спустя минуту мне показалось, что попрощаться с Лексеем Вестниковым пришла вся стая Серебряного – пусть в небольшом дворике перед избушкой хватило места немногим, зато за низким забором мерцали десятки зеленоватых огоньков глаз.

Рослый вожак склонил голову, почти касаясь мордой пушистого снежного ковра, и тихонечко рыкнул. Я сложила ладони лодочкой, затеплила меж ними яркий лепесток бело-голубого пламени, который и стряхнула куда-то под деревянный настил…

Секунду ничего не происходило, а потом погребальный костер с ревом взметнулся ввысь на добрую сажень, окутывая сверкающим коконом настил с телом Лексея Вестникова и постепенно становясь из бело-голубого золотисто-рыжим. Я невольно подалась назад от жгучего жара, закрывая лицо от летящих искр, и тут Серебряный завыл «поминальную» волчью песнь.

Сильный, тягучий волчий вой расколол тишину зимнего леса, рассыпался эхом среди деревьев. К Серебряному вначале присоединилась его подруга, затем – мой названый брат, а вскоре единым слаженным хором пела прощальную вся стая.

Падали с небес крупные хлопья снега, постепенно затухало разбуженное стихийное пламя на угольках погребального костра, а я почти ощущала, как вместе с белесым, пахнущим почему-то летней сосновой смолой дымом и волчьим воем поднимается к предкам душа моего наставника. Казалось, еще чуть-чуть – и я смогу ее увидеть, в последний раз заглянуть в лучащиеся добротой строгие карие глаза, коснуться кончиками пальцев твердой старческой ладони…