Арханджела, кивнув сестре Маффиа ди Альбори, указала на Дженни.

— Взгляни на нее, сестра. Одета точь-в-точь, как наша святая Марина!

Дженни моргнула.

— Простите?

Арханджела опустила узловатый палец.

— Святая Марина, восьмой век. Она жила в Малой Азии, в провинции Вифиния. — Настоятельница кивнула. — Да, она тоже носила мужскую одежду, — правда, в ее случае это была монашеская ряса, — и всю жизнь жила в таком обличье среди мужчин. Мы перевезли сюда ее останки в 1230 году. Тогда и был основан этот монастырь, чтобы мы могли жить среди мужчин, говорить с ними, продолжать служить делу ордена…

— Ордена?

Брови настоятельницы взметнулись вверх, словно от неожиданной новости, или, возможно, просто давая выход чувствам.

— О, сестра, наконец-то она начала понимать! Мы долго подкидывали ей кусочек за кусочком, и вот мозаика сложилась!

Дженни вцепилась пальцами в прутья решетки.

— Вы… принадлежите к ордену минористов-гностиков?

— В той же мере, что и ты.

— Но мне говорили…

— Что в ордене нет и не может быть женщин, — закончила за нее затворница. — Теперь ты знаешь правду. Со дня основания Санта-Марина Маджоре монахини, переодетые мужчинами, выходили за ворота монастыря и отправлялись в мир. Таким образом мы заключали сделки со знатью и торговцами, добывали сведения для дожей Венеции и для ордена. Это мы содействовали процветанию Венеции за счет торговли со всем миром, мы, имея нужные связи в Леванте, помогли Безмятежной республике упрочить свое положение, добиться богатства и влиятельности.

— И добились того же для себя, — сказала Дженни.

Арханджела помрачнела.

— О, теперь ты заговорила в точности, как прочие члены ордена!

— О нет, я совсем не то имела в виду… просто вспомнила, что мне говорил Браво. Ведь в четырнадцатом веке церковь Сан-Николо отреставрировали на деньги монастыря.

— Но наши щедрость и великодушие веками замалчивались из-за зависти членов ордена… в конце концов к ним примкнул даже отец Мосто. Они хотели, чтобы мы просто исчезли, пытались лишить нас нашей силы. Стоило мне только заикнуться о представительстве во внутреннем круге…

— Но ведь вы должны входить в круг посвященных высшей ступени! — сказала Дженни.

— Ты полагаешь, что так должно быть, и Пламбер тоже так считал. Он за нас боролся, он перекрикивал толпу, желавшую уничтожить нас, помогал нам и поддерживал — втайне от прочих.

«В этом был весь Деке, — подумала Дженни, — как это на него похоже…» К глазам подступили непрошеные слезы.

— Мы никогда ничего не оставляли для самих себя, — продолжала затворница. — Иначе для чего нам понадобилась бы помощь Пламбера? Мы всегда хранили верность обету бедности, заповеданному нам святым Франциском. Разумеется, мы так или иначе имели дело с богатством, но всегда использовали его на благо общего дела, неизменно храня верность ордену.

Аббатиса вновь подняла палец.

— Наша работа, из-за которой на нас обрушивается поток злословия, всегда влекла за собой опасность. В 1301 году в монастырь привезли тело одной из сестер, погибшей в Трапезунде при выполнении крайне важного задания, и в Санта-Марина Маджоре настало время перемен. В тот же день настоятельница монастыря, сестра Паола Гримани, поклялась стать затворницей во имя благополучия остальных монахинь. Через три дня с Торчелло прибыл епископ и совершил над ней последний обряд. Настоятельница была заключена за глухой кирпичной стеной. Так появилась эта традиция.

Дженни покачала головой.

— По собственной воле избрать вечное заточение… это же ад на земле!

— Понимаешь ли ты смысл нашей епитимьи? — спросила затворница. — Конечно, можно бросить курить или, к примеру, поклясться никогда не есть изюма. Как ты считаешь, могут подобные жертвы уравновесить потерю жизни?

— Нет, разумеется. Но вы могли просто прекратить все это. Велеть монахиням вернуться и больше никогда не покидать стены монастыря.

— Да, могла, — ответила аббатиса. — Но тогда я не подходила бы для должности настоятельницы. Так было всегда. Иначе наши драгоценные знания много веков назад канули бы в небытие, и это означало бы конец ордена.

— Так значит, это вы делали основную часть работы, а монахи пожинали плоды?

— Все не так просто, Дженни. Они всегда знали свое дело. Но ум мужчин устроен иначе, чем наш, не так ли? — сказала Арханджела. — И у них не было доступа к тем источникам, которыми владели мы. Видишь ли, к нам веками приходили венецианские проститутки: помолиться, попросить Деву Марию о прощении, получить епитимью. — Настоятельница покачала головой. — Знаешь, многие из этих женщин гораздо ближе к Богу, чем так называемые добропорядочные граждане.

Она придвинулась еще ближе к свету, подчеркивавшему глубокие морщины на лице.

— Венецианские блудницы имели дело с мужчинами всех сословий, от дожей до простых ремесленников. А мы, в свою очередь, имели дело с блудницами. Ночью они лежали рядом с политиками, купцами, даже Святейшими отцами; тайны, шепотом слетавшие с уст разомлевших государственных деятелей, прямиком попадали к нам. Все дело в масках. В этом городе масок нетрудно спрятать свое истинное лицо, холост ты или женат, мирянин или духовник, даже если ты дож Венеции, — и безбоязненно навестить тех, кого хочешь. Вот почему часто говорят: что неизвестно блудницам Венеции, то попросту не стоит внимания.

— Монахи, должно быть, ненавидели вас за преимущества, которых сами иметь не могли.

— Та оно и было, разумеется; именно поэтому они делали все возможное, чтобы унизить и растоптать нас. Они знали о наших тайнах, знали, что нам некому пожаловаться, некуда деться… мы не могли привлекать к себе излишнее внимание. Мы ведь всего лишь женщины… и до сих пор не можем принимать исповеди, совершать причастие, читать проповеди. Вспомни, что надо мной читал молитвы специально призванный священник. Так что даже мы, чьими трудами вне монастырских стен орден приобрел свое могущество, в некотором роде пленницы.

— Ничего не изменилось за прошедшие столетия, — подала голос сестра Маффиа ди Альбори. — Я говорила тебе.

— Я помню, — произнесла Дженни. — И Венеции не взять надо мной верх.

— Отлично, отлично. — Арханджела медленно протянула руку и коснулась скрюченными пальцами запястья Дженни. Ее кожа была гладкой и мягкой на ощупь, как шелк. — Теперь пришло время ответить на твою просьбу.

Дженни сдвинула брови.

— Я ведь пока ничего не просила…

— И не надо, — сказала аббатиса. — За тобой уже пришли от человека, которого ты хотела видеть. Сестра Маффиа ди Альбори проводит тебя.

— От человека? Какого…

— От Цорци, конечно. Паоло Цорци. — ответила затворница. — Иди. — Она слабо махнула рукой. — Я не привыкла к таким долгим беседам, у меня разболелась голова.