Едва ли не у каждого моряка была своя особинка, которая не отражалась, да и не могла попасть в материалы личного дела, но была той самой изюминкой, слава о которой гремела далеко за пределами порта приписки их сухогруза, да и всего пароходства. Например, боцман Петрович, удостоенный в свои сорок с небольшим лет столь уважительного величания по отчеству за огромный пивной живот, который сдобной опарой вываливался из-за брючного ремня, повисая лоснящимся наплывом, будто тесто из макитры, и как ни старался моряк упрятать его в штаны и прикрыть пиджаком и рубахой, оно предательски выползало вперед, с треском отстреливая петлями пуговицы. За боцманской спиной шутили, что когда он ложится на боковую, то под свою «нервическую мозоль» подкладывает специально сшитую женой думочку – маленькую подушку, иначе перевалившаяся через буртик и свесившаяся за край койки утроба свезла бы во время качки бедолагу на пол. Тогда жди беды: потеряв остойчивость, корабль мог накрениться, зачерпнуть бортом воду и пойти на дно, подобно шведскому флагману «Васа». Но было, как утверждала молва, у этого живота еще одно уникальное свойство, в которое не верил никто даже по пьянке. По этому поводу однажды разгорелся жаркий спор. В азарте перепалки со всей палубной командой, поставившей на кон ящик коньяка, боцман, дабы не потерять лицо и еще больше упрочить свой авторитет, на виду у всех сотворил невообразимое: продемонстрировав несколько дыхательных упражнений по одной, только ему известной системе и при этом неторопливо массируя свой роскошный, будто на девятом месяце беременности, живот, он сделал глубокий вдох, затем слегка прогнулся в пояснице и, помогая руками, втянул в себя свое пузо, которое, вопреки здравому смыслу и всем законам анатомии, вдруг исчезло, провалилось неведомо куда. Но это было только начало. Подхватив услужливо поданный широкий солдатский ремень, он туго затянул его вокруг того места, где когда-то у него была талия, и, защелкнув бляху, резко, с хрипом харкнул из груди набранный воздух и тут же надсадным рывком напряг свой бурдюк, выпихнув его на волю. Не выдержав мощного утробно-мышечного напора, ремень с глухим треском лопнул и упал на палубу, жалобно лязгнув бляхой… Раскрыв рты, толпа онемела. А через секунду-другую над баком, где происходило действо, пронесся многоголосый рокот восхищения, где фраза «Вот так ни хрена себе!» была самым деликатным выражением удивления и восторга. Потом всем гуртом моряки внимательно рассматривали ремень, передавая его из рук в руки, скребли ногтем линию разрыва, напрасно пытаясь найти следы предварительно нанесенного надреза или какой другой хитрой уловки, которая помогла совершить невозможное. Тщетно! Чистота содеянного, можно сказать, лабораторного эксперимента, проведенного в присутствии многочисленных свидетелей, была безукоризненной. Ящик коньяка распили тут же на баке, преподнеся первый, наполненный с опупком граненый стакан гордому победителю спора.

– Большое пузо поесть не кургузо, – во весь рот разулыбался Петрович и добавил: – А с доброй жрачки хоть цепи рвать, хоть пьянствовать до усрачки…

Судно еще не вернулось из плавания в родной порт, а история с животом и лопнувшим ремнем, обросшая невероятным количеством подробностей и красок, разнеслась по всему пароходству, и слава, дополнившая профессиональные качества боцмана, до конца жизни сделала его местночтимым героем и непререкаемым авторитетом.

Но по поводу выпить был в корабельной команде другой уникум – старший помощник капитана Анатолий. Ни Толька, ни Толян, ни еще как-нибудь, а именно Анатолий – гигант в два с лишком метра ростом, кряжисто и прочно стоящий на крепких ногах с такими большими и широкими ступнями, что зимой, как на охотничьих лыжах, можно по глубокому снегу ходить и не проваливаться. А уж старпом он был от Бога, будто святая Кэри поцеловала его в родничок, когда он еще младенцем в люльке-лодочке лежал. Многие судовладельцы приглашали его к себе, заманивали высокими заработками, выпивкой и прочими земными и морскими благами, но верен был Анатолий своей команде, посудине и капитану. А на предмет выпить был он всеми признанный рекордсмен – семисотграммовую бутылку водки выпивал за… двенадцать секунд.

– Мог бы и быстрее, – говорил он. – Но водка медленно льется…

А совершалось это действо так: взяв бутылку за горлышко и деликатно оттопырив мизинец, он свинчивал пробку и, задрав голову и широко раззявив пасть, просто опрокидывал в нее кверху дном раскрученную бутылку. Все содержимое винтом, как в воронку, вливалось в могучий организм за те самые двенадцать, ну, если быть предельно объективным и честным, то иногда за тринадцать секунд. При этом его кадык не ходил вверх и вниз по шее, как у всех нормальных людей, когда они что-то глотают, а просто замирал где-то посередине и лишь с последней секундой взлетал вверх и возвращался на прежнее место. Он будто бы открывал и закрывал какой-то клапан в глотке своего хозяина, без задержки пропуская струю сорокаградусной «блондинки». А когда кто-нибудь из изумленных зрителей в порыве восторга протягивал ему солененький огурчик, кильку в томатном соусе или просто горбушку черного хлеба, «чтоб занюхать», он под классическую фразу: «После первой не закусываю» – картинно отодвигал своей могучею ладонью услужливо протянутое хавло.

– Анатолий, – спрашивали его особо любопытные, – а четверть сможешь вот так же выпить?

– Смогу, – не моргнув глазом отвечал старпом.

– Ну… а ведро! Осилишь? Не захлебнешься?

– Не знаю, не пробовал. Ведерной бутылки мне еще не попадалось…

Полной противоположностью гиганту Анатолию и пузатому боцману был тридцатилетний кок Петька – небольшого роста, худой, как велосипед, что уже необычно для человека, приставленного к камбузу или кухне, вертлявый, бурный и подвижный, словно вода в вакуумном унитазе. И в голове его, как в чистом котле, – до звону пусто. Поэтому и звали его просто Петька. Но когда он вдохновенно ворожил у плиты или барбекю, иначе как Маэстро Кок – именно так, с большой буквы – его и не величали. Казалось, что макароны по-флотски он мог приготовить даже из пригоршни мятого пара. «Мой харч на парохеде жуют без передышки, пока не будет смачной отрыжки, – любил приговаривать он и многозначительно резюмировал: – Сытая команда – подарок кэпу (то есть капитану) и коку чистый комплимант», поскольку знал: всего две радости есть на судне – вкусно поесть и сладко поспать. Но вот «бакланов» – вечно голодных моряков, постоянно трущихся у камбуза и сующих свой нос в кастрюли, – не любил… Потому и повесил над входом в «артелку» – отсек, где хранился судовой провиант, – собственноручно набранный и распечатанный на принтере большими черными буквами плакат: «Не ссырься с боцманом и коком!» И только одному ему было известно, случайная ошибка прокралась во второе слово или это специально задуманный подтекст.

А еще это был кладезь анекдотов – на любую тему и почти на каждую букву алфавита: от армянских до Чапаева, чукчи, Штирлица и Яшки-одессита. Рассказывать их кок мог часами с самым серьезным видом, ни разу не улыбнувшись и не повторившись, поскольку искренне полагал, что по количеству калорий минута смеха заменяет сто граммов мяса. И в беседе с ним подчас трудно было понять, серьезно он говорит или лепит очередную байку. Короче, если на море или на суше время от времени раздавались взрывы гомерического хохота, то едва ли не со стопроцентной уверенностью можно было сказать, что в честной компании Петька траванул свой очередной анекдот. Но самое удивительное то, что при всех своих достоинствах этот рындобуль еще ни разу не был женат и ни в одном порту у него не было подруги. А ведь и его поджидали где-то на каком-то берегу хомут, ухват и скалка в одном комплекте, караулили и не могли поймать. Знать, не судьба, хотя как знать…