– Вырастили нас какими-то чучелами гороховыми. Ни стать, ни сесть. Заговорит с тобой кто-нибудь, а ты краснеешь, – со злобой говорила она. – Не знаешь, что сказать, куда руки деть. Все нехорошо кажется. Так и думается, а что скажет Леля и папа?!

Когда Оля начинала говорить на эту тему, – конца не было.

– На Рождество, вот, папа приехал в Рязань, – все праздники нам испортил. Володькины товарищи пришли раз, а больше их и не видели. Папки испугались. Они привыкли держать себя, как взрослые, а он на них как на детей смотрит, замечания делает.

– Со мной рядом сел брат моей подруги по гимназии, Кутуковой, мальчишка лет семнадцати. Болтает, смеется, а я сижу, как на иголках, то бледнею, то краснею, – жаловалась Оля. – Вижу, папка нахмурился, ходит из угла в угол. Знаю ведь, что думает. Ведь, по его это разврат. Уйдет мальчишка и папа непременно сделает сцену. Так и вышло. Только ушли гости, папа и начал.

– Не потерплю разврата! Что за гости! Зачем и кому нужны эти дураки мальчишки и вертлявые развратные девчонки!

– Володька исчез. Мама затихла. Я плакала. Уехал папа, и на масленицу было так весело, как никогда. Полон дом гостей. Володька с няней плясали русскую, да так, что все ахнули. Нянюшка, – даром, что больше 60 лет, – а как пава выступала с платочком, прямо так и плавала, а Володька кругами в присядку носился. Молодец Володька, лихо играет на гитаре, поет, танцует… Вот что ему дал корпус, а мы все какими-то замарашками домашними повырастали…

Жалобы Оли мне были и понятны, и близки. Я сам просидел дома, не выходя никуда все семь лет реального училища. Сам не умел танцевать и тяготился обществом, чувствуя себя лишним между веселой, танцующей молодежью. Мне было жаль Олю.

Знакомые, действительно, редко посещали нашу семью. Очень уж скучно и монотонно текла у нас жизнь. Мишин репетитор был такой чумазый, что о его компании не приходилось говорить. Ходил он носками внутрь, боком садился на стул и вечно молчал. Ему некогда было жить и веселиться. Придя из гимназии, бедняга бежал репетировать. Потом занимался с Мишкой и Колей. Ночью готовил свои уроки. Типичное дитя народа, выбивавшееся силою в жизнь. Ко всем недостаткам воспитания и угловатостям, обладал он еще ужасающе пахучими ногами. Вся квартира наполнялась этим мерзким запахом. Думаю, что он и сам знал свой недостаток, и это сознание еще более угнетало будущее светило. Меня он буквально избегал. Особенно после моей беседы с одним из студентов, посетивших наш дом.

Это оказался разбитной и очень самоуверенный молодой человек. Облокотившись на стол, с видом непогрешимого профессора, он завел однажды разговор на злободневную тему. О выборах в думу, о работе думских заседаний.

– Мы должны обратить теперь главное наше внимание, – важно изрекал юнец, – на народное образование. Наш народ погряз в темноте. Не так ли?

– Так, так! – поддакивали все будущему профессору.

– Это нужно сделать за счет армии, – продолжал он свои разглагольствования. – Безумие содержать миллионную армию, не дающую государству ничего, кроме расхода. Недаром общественный голос называет армию дармоедами, – снисходительно посмотрел он на меня. – Те сотни миллионов рублей, что идут на армию, нужно обратить на образование.

– Ах, ты щенок! – подумал я. – Еще молоко на губах не обсохло, а уже так лаешь. Постой же!

– Вот вы изволили сказать, – начал я, – что общественный голос называет армию дармоедами. Так не можете ли вы мне указать, кто же именно говорит так?

Олька так и впилась в меня глазами. Мама тоже тревожно посмотрела. Значит, нужно полегче, – пронеслась мысль. – Боятся скандала.

– Да все! – снисходительно улыбаясь, заявил авторитетно студент.

– Все – не ответ. В каждом вопросе нужна фактическая сторона. Если вы скажете мне, что так говорят революционеры, то понятно. Наша армия им не нужна. Если вы укажете на газеты, то я тоже скажу вам, что газеты с революционерами заодно. Семеновский полк и генерал Мин стоят им всем поперек горла. Но говоря серьезно, – необходимость армии, нашей ли, новой ли, угодной революционерам, никто отрицать не станет.

– Да эту необходимость никто и не отрицает. Дело идет о сокращении армии, чтобы остаток от расходов обратить на образование…

– Минувшая война показывает обратное, – заметил я. – Как раз теперь необходимы еще большие расходы на армию. Нужно восстановить разрушенный флот, нужно оставить сформированные за войну сибирские корпуса, нужно поднять обучение войск.

– Эта война показала, что войны уже немыслимы, – вскинулся студент. – При теперешней технике уже ни мы, ни японцы не могли добиться решительной победы. Ни разум, ни сердце уже не могут выносить войн. Они долины быть заменены третейским судом. Развивать же и плодить дармоедов за счет государства, за счет мужика не умно, да и не честно. Это значит оставлять народ в темноте.

– Вот вы, – спокойно продолжал я, – изволили уже три раза повторить слово «дармоед», не считаясь, во-первых, с тем, что разговариваете с представителем армии. Во-вторых, вы, видимо, не находите нужным читать газеты…

Все наши так и ахнули…

– Не станем говорить с вами об увеличении или сокращении армии, этот вопрос вам чужд, видимо, совершенно. Перейдем лучше к тому, на что вы напираете, на необходимость усиления народного образования. Вот по этому-то поводу я и повторяю опять, что вы не читаете газет.

Студентик покраснел и заерзал на стуле: «Позвольте… как так…»

– А вот извольте. Недавно только была в «Новом Времени» блестящая статья, доказывающая фактически и с цифрами статистики, что армия дает больший процент образования, чем все школы министерства народного просвещения. Я сам вот уже шестой год офицером, и все время мне пришлось быть только учителем.

Подробно описал я наши занятия в подрывных, саперных, телеграфных и унтер-офицерских классах.

Студент с изумлением слушал о том, как мы ежедневно посвящали нашим ученикам не менее пяти часов только на преподавание. Чтобы еще больше убедить его в пользе нашей работы, я привел ему пример, как неграмотный солдат, попав в военно-телеграфную роту, прошел сначала ротную школу, потом класс, окончил службу надсмотрщиком и по увольнении в запас тотчас попал на железнодорожный телеграф тоже надсмотрщиком и на солидное жалованье. Назвал даже фамилию этого солдата.

– Так вот вам и факты, молодой человек! – так и сказал «молодой человек», чтобы показать ему его наивность во всем цвете. Удар попал ловко. Молодой человек растерялся.

– Я не знал этого, – честно признался он. – Но ведь вы говорите про сапер… Это, понятно, что саперы много развитее пехоты, вам много нужно знать…

– Статистика говорит об армии, – продолжал я, – а не о саперах. Армия же представляет из себя подавляющее количество пехоты и ничтожное количество сапер. На корпус пехоты приходится всего один батальон сапер. Это вам, верно, тоже непонятно, так как вы, конечно, не знаете устройства армии.