Приказ Объединенного комитета начальников штабов командованию ВМС гласил: «В 07:00 по местному времени осуществить единичную максимальную акцию… с задачей обеспечить максимально высокий уровень поражения целей»[372]. Палубная авиация совершила 64 боевых вылета и разбомбила несколько северовьетнамских катеров ценой потери двух самолетов. Как впоследствии вспоминал один из пилотов, лейтенант Эверетт Альварез, «это было похоже на сон»: наконец-то после нескольких лет тренировочных полетов и бездействия они получили настоящее боевое задание! Впрочем, «чудесный сон» вскоре превратился в кошмар: его самолет был сбит и следующие восемь лет он провел в северовьетнамской тюрьме.

Реакция Джонсона на инцидент в Тонкинском заливе отражала искреннее негодование государственного мужа тем «вопиющим» фактом, что крошечная азиатская коммунистическая страна посмела бросить вызов самим Соединенным Штатам. Он был настолько возмущен, что даже не стал вникать в детали: уже утром 4 августа Джонсон заявил о своем намерении добиться от конгресса принятия совместной резолюции, дающей зеленый свет для резкой эскалации. Безусловно, он был бы глубоко обескуражен, если бы позже в тот же день ему представили опровергающие факты, которые пробили бы дыру в искусно надутом пузыре праведного гнева. Но именно так должны были поступить добросовестные советники, и прежде всего министр обороны, — успокоить главнокомандующего и показать ему реальную картину. На их совести лежит то, что они позволили Джонсону раздуть драму из тривиального инцидента на море, который не только можно было, но и следовало проигнорировать.

Единственное правдоподобное объяснение состоит в том, что министру обороны самому не терпелось перейти к агрессивным акциям. Американское военное и гражданское руководство решило использовать мелкую стычку, порожденную их собственными сомнительными играми на берегу и на море, как повод продемонстрировать свою волю и возможности. В начале лета Вашингтон передал через канадского представителя в МКК послание премьер-министру Фам Ван Донгу, пригрозив «колоссальными разрушениями», если Северный Вьетнам продолжит свое вмешательство на Юге. После инцидента в Тонкинском заливе канадец по просьбе американцев повторил угрозу: у США найдется гораздо больше бомб, чем было сброшено 5 августа. Выслушав это, Донг «очень рассердился» и сказал: «Чем больше США разжигают войну, тем горше будет их поражение»[373].

После столкновения в Тонкинском заливе Макнамара озвучил в сенате еще одну откровенную ложь: «Наши ВМС не принимали абсолютно никакого участия, не были никоим образом связаны и не знали о каких-либо южновьетнамских акциях [в том же оперативном районе, где находился Maddox], если таковые имели место». На утверждение конгресса была представлена так называемая Тонкинская резолюция, представлявшая собой немного подкорректированный текст Билла Банди. Она давала президенту право «принять все необходимые меры для отражения любого вооруженного нападения против вооруженных сил Соединенных Штатов и предотвращения дальнейшей агрессии». Сенатор Ричард Рассел выразил мнение большинства своих коллег, заявив: «На карту поставлена наша национальная честь. Мы должны ее защитить — мы не можем и не будем уклоняться от этого». Сенатор Юджин Маккарти, который впоследствии сыграл роль Брута для президентства Джонсона, сказал: «Вопрос был поставлен так: „Должны ли американцы дать отпор, когда их корабли подверглись обстрелу?“ Довольно сложно проголосовать против этого»[374]. Демократы Эрнест Грунинг и Уэйн Морс оказались единственными сенаторами, проголосовавшими против принятия резолюции 7 августа, которая дала администрации США возможность вести боевые действия по всей Юго-Восточной Азии без формального объявления войны.

5 августа в 13:30 военный комитет северовьетнамской компартии собрался на совещание в здании Генштаба, известном как «Драконий двор» благодаря каменным драконам, окаймляющим девять ступеней перед входом. Военные только что приступили к разбору событий 2 августа, когда им сообщили, что американская авиация бомбит побережье. Вскоре поступила еще одна новость: два американских самолета сбиты и один пилот захвачен в плен. Собравшихся охватила такая буря ликования, что совещание пришлось перенести на другой день, как и поиск виноватых в инциденте в Тонкинском заливе. На улицах Ханоя люди вышли на массовые демонстрации, которые, по словам одного британского дипломата, «были настолько близки к стихийным, насколько они могут быть таковыми в коммунистических странах»[375]. Этими первыми налетами американцы сделали для сплочения северовьетнамского народа больше, чем любая коммунистическая пропаганда. Подросток, который своими глазами видел, как американские самолеты разбомбили нефтехранилище недалеко от его деревни, сначала испытал шок и недоумение. «Потом я осознал, что скоро в жизни таких молодых людей, как я, наступит переломный момент, когда нам придется бороться за свободу и независимость нашего народа»[376]. Бомбардировка не испугала подростка, а убедила его в том, что его народ стал жертвой неспровоцированной агрессии; когда он вырос, он стал офицером ПВО.

Макс Тейлор как-то заметил, что американцы крайне мало знали о коммунистическом руководстве и еще меньше о его намерениях. Британское консульство в Ханое, которое фактически было резидентурой Секретной разведывательной службы, после бомбардировок 5 августа прозорливо предсказало, что северовьетнамских лидеров «не запугать и не заставить сойти с избранного курса. Дороги восстановят, мосты заменят более простыми бамбуковыми конструкциями, нефтехранилища снова заполнят… [Воздушные удары] только укрепят их решимость». Действительно, Политбюро было куда меньше обеспокоено бомбардировками, чем гневом Москвы и Пекина в связи с инцидентом в Тонкинском заливе. Хо Ши Мин вышел из своего затворничества и лично председательствовал на заседании, которое начал с сурового вопроса: «Кто отдал приказ об атаке?» Зяп потребовал дисциплинарного взыскания для всех ответственных лиц, особенно для старшего полковника Чан Куи Хая. Однако Хай сказал, что, прежде чем отдать приказ об атаке, он посоветовался на этот счет с одним из членов Политбюро. Полковник наотрез отказался назвать его имя, поэтому все решили, что это был Ле Зуан. В итоге Хай получил официальный выговор, но начальник Генштаба Зунг отмахнулся от любых сожалений и обвинений: «Даже если бы мы не напали на них, они бы все равно напали на нас. Такова природа империалистов»[377]. Один высокопоставленный офицер ВНА, в 1990 г. бежавший из страны, подтвердил, что нападение 2 августа было санкционировано Ле Зуаном, который высмеивал Зяпа за его боязнь спровоцировать конфликт с американцами, говоря: «Он пугливый, как кролик»[378].