Вся история территориальной организации (см.: [Sack, 1987]), колонизации и империализма, неравномерного географического развития, городских и сельских противоречий, а также геополитического конфликта свидетельствует о значимости подобных сражений в истории капитализма.

Если пространство в самом деле рассматривать как систему «контейнеров» социальной власти (используя терминологию Фуко), то из этого следует, что накопление капитала постоянно деконструирует эту социальную власть, заново формируя ее географические основы. И наоборот, любая борьба за переутверждение властных отношений является борьбой за реорганизацию их социальных основ. Именно с этой точки зрения можно лучше понять, «почему капитализм последовательно ретерриториализирует одной рукой то, что он детерриториализирует другой» [Deleuze, Guattari, 1984; Делёз, Гваттари, 2007].

Движениям, которые противостоят беспокойному потоку капитала, уничтожающему дом, сообщество, территорию и нацию, нет числа. Но в то же время есть и движения, направленные против жестких ограничений чисто финансового выражения ценности и систематизированной организации пространства и времени. Более того, подобные движения распространяются далеко за пределы сферы классовой борьбы в сколько-нибудь узко очерченном смысле. Строгая дисциплина временны́х графиков, жестко организованных прав собственности и других видов пространственной детерминации порождает различные формы широкомасштабного сопротивления со стороны отдельных лиц, которые стремятся поставить себя вне этих гегемонических ограничений точно так же, как другие отвергают дисциплину денег. И время от времени эти индивидуальные сопротивления могут сливаться в социальное движение, преследующее цель освобождения пространства и времени от их нынешних материализаций и конструирование альтернативного типа общества, в котором ценность, время и деньги понимаются по-новому и совершенно иначе. Разнообразные движения – религиозные, мистические, социальные, коммунитаристские, гуманитарные и т. д. – прямо определяют себя как противостоящие власти денег и рационализированных представлений о пространстве и времени в повседневной жизни. Об энергии именно этого антагонизма свидетельствует история подобных утопических, религиозных и коммунитаристских движений. Колорит и питательная среда социальных движений, уличной жизни и культуры, а также художественных и прочих культурных практик по большей части действительно проистекают из этой бесконечно разнообразной ткани противостояния материальным воплощениям денег, пространства и времени в условиях капиталистической гегемонии.

Однако все подобные социальные движения, причем вне зависимости от того, насколько хорошо артикулированы их цели, сталкиваются с кажущимся неустранимым парадоксом. Дело в том, что их оппозиционный характер определяет не только общность денег в совокупности с рационализированным пространством и временем – самим этим движениям приходится сталкиваться с вопросом о ценности и ее выражении, а также с необходимой организацией времени и пространства, уместной для их воспроизводства. Тем самым они неизбежно открываются для разъедающей власти денег, а заодно и для изменения определений времени и пространства, происходящего за счет динамики обращения капитала. Одним словом, господство капитала сохраняется, и происходит это отчасти благодаря его верховному контролю над временем и пространством, даже если оппозиционные движения на некоторое время устанавливают свой контроль над тем или иным конкретным местом. «Инаковость» и «региональные сопротивления», на которых делают акцент постмодернистские политики, могут процветать в каком-то отдельно взятом месте. Однако все эти места слишком уж часто подчиняются власти капитала над координацией универсального фрагментированного пространства и течением исторического времени глобального капитализма, которое находится за рамками любого из этих мест.

Теперь можно сделать несколько общих выводов. Пространственные и временны́е практики в рамках общественных отношений никогда не бывают нейтральными. Они всегда выражают определенную разновидность классового или иного социального содержания и зачастую предстают фокусом интенсивной социальной борьбы, а не являются классово нейтральными. То, что дело обстоит именно так, становится вдвойне очевидно, если принять во внимание те способы, какими время и пространство сплавляются с деньгами, а также способ, с помощью которого эта связь становится еще более плотно организованной с развитием капитализма. И время, и пространство определяются через организацию социальных практик, принципиальных для товарного производства. Однако динамичная сила накопления (и перенакопления) капитала, наряду с условиями социальной борьбы, делает эти отношения нестабильными. Как следствие, никто не уверен полностью, каким может быть «правильное время и место для всего». Неуверенность, терзающая капитализм как социальную формацию, отчасти проистекает именно из этой нестабильности пространственных и временны́х принципов, вокруг которых возможна организация социальной жизни (не говоря уже о ритуализации в духе традиционных обществ). В периоды наиболее масштабных изменений пространственные и временные основы воспроизводства социального порядка подвержены наиболее резким разрывам. В последующих главах я покажу, что именно в такие моменты и случаются масштабные сдвиги в системах репрезентации, культурных формах и философских настроениях.

В оставшейся части книги я буду часто ссылаться на понятие «пространственно-временного (time-space) сжатия». С помощью этого термина я хотел бы обозначить процессы, которые настолько революционизируют объективные качества пространства и времени, что мы вынуждены изменять, причем порой довольно радикальным образом, наше представление о мире для самих себя. Я использую слово «сжатие», поскольку можно убедительно доказать, что история капитализма характеризовалась ускорением ритма жизни, столь превосходя при этом пространственные барьеры, что мир порой, кажется, уменьшается до предела прямо у нас под ногами. Время, затрачиваемое для преодоления пространства, и то, как мы привычно представляем себе данный факт, являются подходящими индикаторами того феномена, который я имею в виду. Обратимся к знакомым повседневным образам. Поскольку пространство представляется сжимающимся до «глобальной деревни» телекоммуникаций и «космического корабля Земля» с его экономическими и экологическими взаимозависимостями, а временны́е горизонты сужаются до точки, где все, что мы имеем, это настоящее (таков мир шизофреника), постольку нужно уяснить, как нам справляться с преобладающим ощущением сжатия нашего пространственного и временнóго миров.

Опыт пространственно-временного сжатия бросает вызов, возбуждает, создает стресс и порой глубоко беспокоит, поэтому он способен провоцировать разнообразие социальных, культурных и политических реакций. «Сжатие» следует понимать в отношении к любому другому предшествующему положению дел. В дальнейшем я буду рассматривать этот вопрос исторически, используя (несколько этноцентрически) в качестве примера случай Европы. В этой главе будет кратко рассмотрен длительный переход, который подготовил траекторию идей Просвещения о пространстве и времени.