Дженни закатывает глаза.

– Нет, конечно. Ни малейшего желания здесь торчать нет. А у тебя?

– Нет. Но вероятнее всего, придется.

Она, похоже, расстроена.

– С чего это?

Стараюсь объяснить так, чтобы не показаться нытиком, что мы с ней разные. Что даже с Крейви мы были разные.

– Понимаешь, я ведь ничего делать не умею, кроме как чистить стойло. Кому и где я такой нужен? Кто я? Безмозглый коротышка из Файфа?

– А по-моему, ты милашка, – говорит она. Выпила, понятное дело, а иначе с чего бы она такое сказала? Не умеет девочка пить крепкое пиво, во всяком случае, не умеет так, как я. Как я пью последние дни. В моих количествах.

– Ага, настолько, насколько безмозглый коротышка из Файфа, который только и умеет, что чистить стойло, может быть милашкой, – игриво подхватываю я, а потом серьезно добавляю: – Но я поеду в Испанию, клянусь, поеду! И ни хуя мне не…

– Тсс! Болтаешь ты много, – говорит она, и я уже готов обидеться, как вдруг Дженни продолжает: – А ну, поцелуй меня. – Мы касаемся губами и… целуемся. Все, пиздец, сейчас кончу прямо тут, прямо в штаны, прямо посреди кабака.

Когда мы, наконец, разнимаем губы, я бросаю взгляд в сторону бара. Смотрю, а там кое-кто изо всех сил таращит зенки куда угодно, только не в наш маленький уголок. Мое настроение быстро передается Дженни, она не тратит времени даром:

– Может, пойдем к тебе?

Из меня в ответ раздается только какое-то нечленораздельное кваканье:

– Вряд ли я сейчас встану из-за стола с такой елдой в штанах. – Все четыре с половиной дюйма торчат, но я поднимаюсь. По пути к выходу я даже не оглядываюсь в сторону бара (да что там, я даже полную кружку «Гиннесса» на столе оставил!), но, надеюсь, парни хорошо запомнили всю сцену. Джейсон Кинг, агент ноль-ноль-секс, бля!

Дома я первым делом просовываю голову в гостиную. Старик пялится в ящик, по Четвертому каналу – скачки. На коленях – газета, открыта на спортивной странице.

– Неужели у тебя нет никакого выхода на конюшню, где ты раньше работал? – спрашивает он, поворачиваясь к своему единственному отпрыску (во всяком случае, мне сказали так).

– Нет, сейчас нет… Па, мы с Дженни пойдем наверх, музыку послушаем.

– Господи, Джейсон, тебе двадцать шесть лет, – с издевкой говорит отец, – а ты в каких-то щенячьих выражениях объясняешь мне, что идешь прочистить трубы!

Надеюсь, Дженни не услышала или хотя бы не обратила внимания; мы взлетаем по лестнице, и вот вам пожалуйста: будуар самого Кинга! Тут все завертелось еще быстрее. Одежда летит на пол; у нее не сиськи, а комариные укусы. Около одного соска – большая родинка. Трусики – какой-то красный шнурочек, а под ним все такое аппетитное. И шерсть там погуще, чем мне представлялось. Даже удивительно. А может, я так себе представлял все из-за бритой пиздищи Крейвиной мамаши?

Пиздеи, бля, крышу сносит…

Хочу его; хочу не могу. Какой он милый, я его хочу. Стройное изящное тело, сумасшедшие глаза, сдержанное безумие. То, что у них было что-то с этой сучкой Парой, заводит меня еще сильнее. Она призналась, что, когда была девочкой, хотела ему отдаться.

Но все равно он чудной какой-то. По-моему, не хочет раздеваться. Я сижу перед ним голая, а он и пальцем не пошевелил, чтобы снять одежду. Может, думает, что я толстая, отвратительная, потому что он такой стройный.

– Я тебе не нравлюсь? – спрашиваю.

– Ты… прекрасна, – выговаривает наконец.

– Тогда давай раздевайся, – подталкиваю.

– Сначала хочу тебе кое-что показать. Для тебя сделал.

Он открывает здоровенный шкаф, там – бак. Но Джейсон сует руку под емкость, на полку, забитую коробками. И вытаскивает оттуда… человеческий череп! Ну конечно…

– Увы, бедный Крейви! – вздыхает Джейсон, затем зажигает свечу на тарелке и накрывает ее черепом. Пламя сверкает в пустых глазницах, желтые отблески пляшут по комнате. Как это прекрасно; глаза Элли Крейвица вновь сияют светом.

– Как… мило, – говорю я. Это и впрямь мило.

– Вот, что мне пришлось сделать, Дженни. – Отблески свечного пламени пляшут в черных глазах Джейсона. – Ему совсем не к лицу синяя кожа. Да и вонять начал. А черви… Так что сварил я этих гадов копошащихся. Есть в черепе что-то…

Достоинство, что ли?

– Он бы наверняка так и сам захотел. А все остальное? Кожа, мозги, глаза? Все это… ты куда девал?

– В пластиковый пакет, и зарыл всю эту ебатень под травку за футбольными воротами в Центральном парке, – отвечает Джейсон с печальной улыбкой. Он падает спиной на кровать, сбрасывает обувь, снимает джинсы и закрывает глаза.

Подхожу и рывком стягиваю с него футболку. Кожа молочно-белая. Он трепетно подрагивает, но лежит и не пытается действовать. Вокруг нас мерцают и колеблются отсветы язычков пламени. Облизываю его соски и прикусываю один так, что он взвизгивает от боли, по груди стекает темно-красная капля крови.

Стягиваю брюки и беру в рот его член. Плоть деревенеет под моим прикосновением, я чувствую, как он все еше набухает во рту. Сначала вкус солоноватый, но это проходит. Языком облизываю головку, скольжу губами и ладонью по стволу. Кажется, он готов кончить. Останавливаюсь и шепчу на ухо: – Сегодня жокей я…

Джейсон бормочет в ответ что-то невнятное. Вскарабкиваюсь, туго и медленно насаживаюсь на него. Неторопливо оседлав, беру его глубже, двигаю бедрами вверх и вниз. Мертвые глаза Элли Крейвица окатывают нас мерцанием свечи.

У меня еще не было такого пассивного парня, как Джейсон. Впрочем, до него всего и было-то двое, если говорить о сексе по-настоящему. Откинувшись, он что-то самозабвенно бормочет, а я жарю его, пока оргазм не охватывает короткими вспышками, а потом и вовсе безумным крещендо… Только собралась свалиться рядом на бочок, как Джейсон запускает ладони мне в подмышки с неожиданной силой, да так, что по стройному телу проступают плети мышц. Мой мальчик кончает, содрогаясь, яростные конвульсии даже пугают меня на мгновение – у него словно припадок.

– Уй, бля… – наконец выдыхает Джейсон.

Пенис утихает во мне, сдувается и, наконец, выпадает как созревший фрукт; скатываюсь на постель и обвиваю хрупкое тело моего любовника.

– …Так хорошо… с тобой… – шепчу; мы свернулись в клубок на узкой кровати.

– Девочка из Боллингри говорила то же самое, – бормочет он, засыпая.

Вплываю в “Гот”, чувствуя себя… выше, что ли. Дай в штанах, бля, кажется, прибавил на столько же. Стою у барной стойки, но хер ли мне теперь слушать, о чем там шепчется клуб онанистов – Сосед Уотсон, Дюк Маслбери и Реджи Комортон. Я затусил со Стариком Арчи, местной знаменитостью и двоеженцем. Обычно он пьянствует в “Джимми”.