И. Т. Мемуарный разговор о писателе и журналисте продолжает бывший директор Русской службы “Свободы” Марио Корти.

Марио Корти. С Петром я работал. Да, мы встречались летом 1977 года в Венеции, а позже в том же году в Риме. В Венеции проходила биеннале, посвященная неофициальному искусству, литературе и правам человека в странах Восточной Европы и в Советском Союзе. В Риме – Сахаровские чтения. Он тогда совсем недавно приехал из Советского Союза и ждал визы для эмиграции в США.

Но в основном с Петром мы работали вместе на Радио Свобода. Я был директором Русской службы, он отвечал за информационные передачи.

Он был человеком невероятно трудоспособным и энергичным. Он всегда находил самое простое, самое экономное и самое разумное решение – самый короткий, прямой путь к решению вопросов, в чем могли убедиться его коллеги на летучках. С этим он сочетал отсутствие склонности драматизировать. Все делал удивительно быстро. Иногда он, как говорят в Италии, таскал для меня каштаны из огня. Короче – выручал.

Эти же качества он проявлял в литературной деятельности, которую – думаю, не ошибусь, если скажу, – он считал главным своим занятием.

Как писатель он обладал тем, что я называю даром руки. Он писал плавно, строка за строкой, не запинаясь. Простите, что пользуюсь термином из другой оперы, но, мне кажется, так понятнее. Однако за кажущейся невероятной легкостью, с которой он делал все, что предпринимал, стоял неимоверный труд, а главное, способность к самодисциплине. Впрочем, у него были все качества, которые всегда вызывали у меня восхищение и зависть.

Он и был хорошим организатором. Организатором собственной жизни тоже. Делил время между службой на радио, литературной деятельностью и социальной жизнью. Тусовки – тоже тяжелая работа: связи, культивирование старых и заведение новых знакомств, которые необходимы и для продвижения себя как литератора, и для привлечения нужных людей к микрофону.

Как я уже говорил, я завидовал его способностям. Но, поймите меня правильно, зависть в хорошем смысле – желание приобрести то, чего у тебя нет.

И. Т. Писательское мнение о писателе всегда немного ревнивое, оценивающее. Со мной в студии писатель Игорь Померанцев.

Игорь, представим себе, что за одним столом, в данном случае – гастрономическим, сидят двое: хроникер русской кухни Петр Вайль и певец красного сухого Игорь Померанцев. Они могут досидеть мирно или возникнут какие-то разногласия?

Игорь Померанцев. Бывало, мы сидели и у меня, и у Петра в доме. До мордобоя дело не доходило, хотя, конечно, он любил подать вначале русские закуски, а они всегда с уксусом, на соли, и, конечно, они противоречат вкусу вина. Я не пью водку. Тогда я сачковал, просто ел эти закуски и ничем не запивал. А потом уже начиналась наша общая маленькая вакханалия.

Что касается экзистенциального противопоставления гастрономии и виноделия, культуры гастрономии и культуры вина… Вот французы говорят, что человек – это то, что он ест. Я, как автор книги “Красное сухое”, добавил бы, что человек – это еще то, что он пьет. А вот вместе с Петром мы могли бы еще сказать, что человек – это то, что он ест, то, что он пьет, и то, что он читает. И здесь у нас такой был перекресток, где мы были союзниками.

Это как мода – бывает прикладная, а бывает высокая. Гастрономия тоже бывает прикладная, она стоит на столе, мы ее можем попробовать, лизнуть. А может быть высокая гастрономия – это когда мы принимаем гастрономию как часть культуры. И мне очень нравится, как он работал с продуктами. Во-первых, он крупный мужчина, грузный мужчина, но за плитой он был очень элегантен. Кроме того, он всегда понимал суть того, что он делает, природу каждого продукта. Скажем, он соблюдал и русскую традицию, а я считаю, русская традиция не синтетическая, это как раз гениальная эксплуатация, использование сырых материалов. В этом есть какая-то находчивость ленивого гения. За этим есть даже целая философия.

Он очень хорошо работал с грибами, отдельно – с рыбой, причем это была рыба по-русски, то есть соленая рыба. Англичане, например, терпеть не могут такую рыбу, они называют ее знаете как по-английски? “Фиши”, то есть тавтология – “рыбная рыба” получается. Очень русский вкус, эти все рыбы. Вот это он замечательно готовил.

И вторая его слабость, она же сила – это, конечно, средиземноморская кухня. Тут уж мы могли спеться, поскольку где средиземноморская кухня, там и белые вина, и легкие вина, пряные, и красные.

И конечно, оба мы понимали, поскольку мы оба не курили… Вы знаете, табачный дым никогда не портил нашу трапезу. И к тому же, искренне скажу, у нас большой гастрономический и винный опыт – мы понимали, что где вино, там нет уксуса, где вино, там нет орехов. У нас были одни правила. Дорожная карта винно-гастрономическая – мы ее оба знали и соблюдали.

И. Т. Но я все-таки поймал, кажется, ваш взгляд, брошенный на краешек письменного стола, и хочу воспользоваться этим. Как писатели вы были одной натуры, были из одних ясель? Как вы чувствовали? Не как кошка ли с собакой?

И. П. Нет, мы все-таки люди не одного теста или, если угодно, текста. Я писал и продолжаю писать стихи, а Петр был литератор в лучшем смысле этого слова, он писал о литературе, о культуре, он был публицистом, эссеистом, поэтому не было точек соприкосновения. За столом были, а в литературе не было. Нет, у нас были дружеские отношения, мы играли на разных полях, работали с разными материями.

Но было такое, по-моему, метафизическое легкое противостояние. Мне всегда казалось, что он торопится. Вы знаете, у каждого человека есть какой-то внутренний хронометр, ощущение срока жизни. И мне казалось, что Петр немного торопится, он немного форсирует, что он слишком идет навстречу литературному успеху.

Я ошибался, у него был свой метафизический хронометр, и он получил успех, он получил признание при жизни, чему я очень рад. Но это не мешает мне прислушиваться к своему собственному хронометру и жить в соответствии со своими секундными, минутными, годовыми стрелками.

Беседу ведет Антон Ширяев

Антон Ширяев. Как творческая и книжная жизнь Петра совмещалась с профессией журналиста? Как он себя ощущал на радио?

Элла Вайль. Когда Петя в Нью-Йорке поступил на Радио Свобода и приходил домой, а я старалась слушать, иметь свое мнение, он мне сразу сказал: “Если я после работы буду приходить и опять обсуждать работу, то лучше не надо”. И с самого начала, а это уже тридцать лет назад, было поставлено так: что он хотел рассказывать о “Свободе”, о людях, об отношениях, о начальстве, он рассказывал. Человеческую часть. А сами темы, сами вопросы, которые стояли, – нет. И только когда Петр ушел из жизни, я в Интернете в отделе “радио” нашла кучу заметок, всяких журналистских зарисовок, которые потом расширялись и превратились в тексты, в эссе, в книги. То есть Радио Свобода было полигоном для всяких тем.

Когда мы переехали в Прагу и он стал редактором Русской службы, он приходил и говорил: “Боже мой, меня окружает тупое зверье!” Это его любимая фраза, которую знали все сотрудники. И: “Как я устал!” Главная его радость отключения – завести какую-нибудь оперу Верди или Доницетти и встать готовить. Это был отдых.