(из серии «Европейские миражи»)

III

Двадцать пять лет тому назад я прожил два года в Сан-Ремо. Теперь здесь русская колония насчитывает пару десятков человек: в Италии иностранцу почти что невозможно зарабатывать себе на хлеб насущный — и своих работников некуда девать. Имеется русская церковь, настоящая, с куполами и золотыми православными крестами, своего рода достопримечательность этого изящного городка, утопающего в пальмах и цветах. Еще в мое время эта церковь находилась под угрозой переделки в жилое помещение, так как принадлежит она итальянцу-подрядчику, который, вследствие революции в России, не совсем закончил ее, и так не получил причитающихся ему денег за постройку[265]. В подземелии ее погребены родители итальянской королевы Елены, воспитанницы Смольного института, Николай Черногорский и его супруга[266].

Сейчас в главном куполе зияет огромная дыра от снаряда, но средств на починку у русских людей, конечно, не имеется. Советский консул из Генуи предложил предоставить необходимые средства для завершения работ и ремонта, но ответа до сего времени не получил, и, надо думать, что никогда и не получит: было решено не предоставлять ему возможности блеснуть такой спекуляторной большевистской пропагандой. К счастью, нынешний городской голова, ярый антифашист и домовладелец, посидевший во время войны даже и в немецком концлагере, женат на русской, а потому выхлопотал производство ремонта церкви за счет города[267]. Благодаря ему, престарелые и больные русские пользуются социальной помощью наравне с итальянцами.

Вот тогда, в бытность мою в Сан-Ремо, еще до фашистов, был у меня «приятель»-коммунист, имевший небольшую мастерскую скульптурных работ, отливки статуй из гипса, фабрикации лепных гипсовых украшений для потолков и т. д. Коммунист в мечтах, платонический, честный труженик, безвредный обыватель. Висели у него портреты Ленина и Троцкого; он читал свою коммунистическую газету. Любил побеседовать о грядущем советском рае и поспорить добродушно с приятелями за стаканом местного душистого вина. Меня называл синьор принчипе (господин князь), и никак не хотел верить, что я не князь, не помещик и не буржуй, и ничего в России, кроме Родины, не потерял: раз я уехал за границу от революции — значит я представитель «царистской» России и, разумеется, «аристократ»…

Помню приехал я как-то на несколько дней в Сан-Ремо года за четыре до этой «последней» войны и, конечно, зашел к «приятелю»…

«Ну как?» — спрашиваю я его.

«Все то же», — ответил он мне, зная, о чем я спрашиваю, то есть что остается ли он по-прежнему коммунистом.

«Недовольны?» — говорю я.

«Конечно, недоволен — газет наших нет, говорить надо осторожно, повсюду попы да фашисты, прямо невмоготу становится».

«Да, конечно», — забавляюсь я, — «но мастерскую у вас не отобрали, а вас никуда не выслали, и с приятелями разговариваете потихоньку. А вот смотрите — я, как и вы, никаких преступлений не совершил против моей родины, как и вы, я был лишь не согласен с режимом, был потому приговорен вместе с моим классом к ликвидации, и вот уже более пятнадцати лет живу за границей на положении эмигранта…»

«Но вы же аристократ, синьор принчипе!» — сказал он мне невозмутимо и убежденно.

Я рассмеялся, хлопнул его по плечу и пригласил его в остерию (кабачок) пойти пропустить по стаканчику за наше обоюдное здоровье.

* * *

И на этот раз вспомнил я моего старого «приятеля» и пошел к нему. Лет десять я его не видал, поседел он, постарел, сгорбился немного, но по-прежнему веселый, добродушный и приветливый. Да и я, разумеется, не помолодел, чему свидетельствовал его взгляд на меня, удивленный и сочувственный. На стене у него висит фотография Ильича в пиджачишке и большой портрет отца народов, так называемого товарища генералиссимуса. А тут же фотография, изображающая Муссолини, повешенного за ноги головой вниз на миланской площади во время «освобождения» Италии.

«Ну, как?» — спрашиваю я его для проформы, видя по фотографиям, что всё по-прежнему. — «Довольны теперь?»

«Что вы, что вы!» — горестно качает он головой. — «Ведь всё опять у нас также, как тогда, когда мы, помните, синьор принчипе, познакомились. Даже еще хуже. Опять вернулись все эти Нитти[268], Ненни и Орландо[269], по-прежнему ни к чему не способные, да вдобавок еще и постаревшие на 25 лет, как и мы с вами. Буржуи продолжают наслаждаться жизнью, живут в первоклассных отелях, ни в чем не нуждаются, жрут всё, что хотят в свое удовольствие, просаживают вот тут в казино деньги в рулетку, а нашему брату, пролетарию, всего недостает, ни еды, ни одежды, ни обуви, — попробуйте-ка что-нибудь купить на наши нищенские заработки… Мы принимались, было, тут иногда лавки громить, да нас резиновыми палками полиция разогнала. Вот вам эта самая буржуазная свобода!»

«Да, конечно, — говорю я, — но что же делать?»

«Как что делать?» — удивился он. — «Советский режим надо установить в Италии, синьор принчипе, наша партия в главе с товарищем Тольятти[270] обо всем позаботится, и тогда, как у вас в России, наступит и у нас счастливая жизнь для рабочего класса. Тогда не будет больше эксплуатации человека человеком, тогда…»

Я смотрел, улыбаясь, на старого «приятеля» и думал: «А этот милый человек всё еще не вкусил от древа познания добра и зла…»

Сан-Ремо, 1948 г.

«Россия», Нью-Йорк, 15 декабря 1948, № 4024, с. 3–4

IV

На этот раз я застал итальянские города и села в обезображенном виде: пылкие эквилибристы заклеили разноцветными избирательными афишами стены домов чуть ли не до третьего этажа. Каждая партия, на манер торгового дома, расхваливает свой товар лозунгами, рисунками, заманивая покупателя, т. е., простите, избирателя, заманчивыми обещаниями обывательского благополучия и, в первую очередь, мирного жития, а также и всяческого изобилия плодов земных, т. е. безбедного и веселого существования! Но, как хороший лавочник из каких-нибудь галантерейных рядов гостиного двора не довольствуется лишь многообещающим зрелищем разложенных перед покупателем товаров, а зычным голосом зазывает прохожих посетить его заведение, так и прикрепленные к домам и передвигающиеся на автомобилях громкоговорители расхваливают свой политический товар и зазывают в свою лавочку представителей суверенного народа, долженствующих на предстоявших выборах высказать свою верховную волю и избрать своих депутатов. Если представить себе при этом протянутые между домами узких улиц плакаты и заваленные пред выборными прокламациями мостовые и тротуары, то получится полная картина обработки народного волеизволения.

Демократии европейского типа отличаются невероятным количеством конкурирующих партий, разобраться в которых неискушенному избирателю порой совершенно