Отдыхал я вместе с Ч. и в Доме Отдыха ЦК ВЛКСМ “Магри” в 1936 г., выпивали, но никогда при этих встречах ни на какие политические темы или по крайней мере, разговоры направленные против партии — не было.

Прошу верить в искренность моего заявления, потому что я чувствую на себе большой груз вины и я хочу честной работой оправдать и в дальнейшей великое звание члена Ленинско-Сталинской партии большевиков»{711}.

Автор этого письма правильно делает, что принимает меры предосторожности, потому что всего двенадцать дней спустя другой инструктор того же политуправления берется за перо, чтобы сообщить в тот же центральный комитет:

«Инструктор Политуправления НКПС 3. за все время работы в Политуправлении до последнего времени был в тесных личных связях с врагом народа Ч., и зная о ряде антипартийных проступков Ч. вместо критики и разоблачения последнего встал на путь умалчивания и скрытия этих проступков Ч. от коммунистов».{712}

На это письмо наложена двусмысленная резолюция от руки:

«В дело — Вопрос решен». Как бы то ни было, можно легко увидеть, сколь ненадежным было положение тех, кто в двадцать четыре часа мог превратиться из доносчика в объект доноса.

Советское общество тех страшных лет предается настоящей игре в домино. Обвинение в «связях с» становится единственным в устах обвинителей. Есть письма, где на нескольких страницах только перечисляются знакомства того или иного человека.[235]Это, несомненно, тот момент, когда доносительство достигает такого размаха, что политика врывается в частную жизнь. Дружба или просто общение становятся поводом для обвинения. Те, кто информирует, настаивают на том обстоятельстве, что связи между разоблачаемым и врагом народа вышли за пределы сугубо профессионального общения. Те, кого разоблачают, наоборот, стараются все свести исключительно к работе.

Это также момент, когда доносительство становится наиболее зловещим и трагичным. Советские люди разглядывают друг друга: кто с кем общается? Нет никакого сомнения в том, что взаимоотношения на работе, и без того натянутые, становятся еще более напряженными. Недоверие и страх распространяются еще шире. Изобилие доносов, касающихся только личных связей и контактов, с трудом можно объяснить чем-либо, кроме страха. Однако есть два обстоятельства, смягчающие эту мрачную картину. С одной стороны, это явление очень точно сконцентрировано во времени — 1937 и начало 1938 года (выражение «связан с врагом народа» не встречается в текстах исследованных писем ранее августа 1936 года). С другой, этот порыв безумия относительно мало сказывается на деревне. Он не становится темой для корреспондентов «Крестьянской газеты», менее чувствительных к политической пропаганде и больше интересующихся деталями повседневной жизни.

Доносы являются в массе своей делом отдельных граждан. Во всем корпусе писем можно найти один единственный случай, когда донос написан оформленной группой. Речь идет о студенте юридического факультета Московского университета, о котором ячейка компартии сообщает в Центральное бюро жалоб. В письме ставится под сомнение политическая надежность студента, но оно содержит и более удивительные обвинения, такие как «лакейничает»{713} перед преподавателями! Коллективные письменные доносы также очень редки (два случая): на солдата пишут пять его товарищей{714} и двое студентов — на своего однокурсника{715}.[236]

Но большинство писем не соответствует ни одной из двух предыдущих схем. Сигналы, как правило, подстраиваются под код власти: это письма, в которых отдельные частные лица доносят на других отдельных частных лиц. И тем не менее жертвами этих сигналов являются не обычные советские люди. Авторы обращений прилагают много сил, чтобы выделить их из общей массы. Основная часть разоблачаемых принадлежит к власти, в широком смысле этого слова. Коммунисты, управленцы, администраторы, чиновники, партийные работники… Удары направлены на многочисленные шестеренки сталинской машины.

Первая группа писем очень похожа на доносы, которые мы только что рассматривали. Речь идет о доносах на коммунистов. Авторы объясняют свое возмущение и свое решение написать тем, что речь идет о членах партии. Вероятно, здесь мы имеем дело с отголоском многочисленных кампаний двадцатых годов, когда речь шла о совершенствовании облика коммуниста, в том числе в личном и нравственном плане{716}. Обманутая женщина, которую муж очень некрасиво бросил, когда она была беременна, обращается в партком, чтобы получить от бывшего супруга «возмещение ущерба». Она настаивает: «…такое отношение со стороны гр-на К. к женщине и вдобавок еще являющимся членом ВКП(б) и занимающим ответственное место члена коллегии военного трибунала, я считаю ненормальным». И требует наказания:

«Решение партийной организации, которая не может не осудить поступок т. К., будет для меня и моего будущего ребенка нравственным удовлетворением на всю жизнь, а т. К. научит в будущем не вести себя недостойно в отношении советской женщины а жить по правилам социалистического общежития по конституции СССР»{717}

В доносах на коммунистов более, чем в любых других, «сигналят» о недостаточной политической благонадежности. И в этом случае можно говорить о давней традиции, так как целью разнообразных чисток было сохранение единства партии и борьба против оппозиции. Тем не менее до первых громких процессов начала тридцатых годов подобные обвинения единичны (несколько примеров можно найти в 1928 году, после победы сталинского клана). С этого момента они звучат все чаще и все более регулярно (в 1936–1938 годы терминология, имеющая отношение к оппозиции[237], встречается в более 85% писем).

Основная часть писем направлена не просто против коммунистов, а именно против ответственных работников. В отличие от уже упоминавшихся писем, где без особых различий разоблачаются действия «местных властей», большинство авторов имеют претензии персонально к одному или нескольким руководящим работникам. Цель обвинений — вызвать недоверие к тому, о ком пишут. Задача пишущего — посеять сомнение в политической и социальной благонадежности и дееспособности этих людей.

Обвинения в таких письмах сгущаются и множатся. Одно из наиболее частых: человек запятнан (сомнительное социальное происхождение, политическая неблагонадежность, связи с врагом и т. п.), что, как мы видели, использовалось и для дискредитации простых людей. К этому добавляются специфические сюжеты, которые в изобилии присутствуют в предоставленном властью каталоге[238]: злоупотребление властью и некомпетентность, часто приравненная к вредительству.