Я надеюсь, что тов. Сталин признает свое заблуждение и повернет на правильный путь»{693}.

Другие авторы, однако, проявляют больше тонкости в своей критике советской политики. Так, например, крестьянин из Горьковской области в 1933 году обращается к Сталину, чтобы спросить, как тот предполагает добиться поставленной им самим в одном из своих выступлений цели «сделать всех колхозников зажиточными и все колхозы большевистскими»[223]. В длинном, подробно обоснованном письме он точно указывает на все противоречия в политике режима. Его письмо — и это исключительный случай — подписано; автора нашли, и он не отказался от своих слов{694}.

Подобный ход мыслей объясняет, почему так распространена критика «местных властей». Большинство порицающих не прячутся за анонимность и часто беспощадно высказываются по поводу промежуточных уровней власти.

На противоположном полюсе находятся собственно письма-доносы, более ожидаемые. В отличие от большинства писем, входящих в исследуемый корпус, эти письма обычно короткие: несколько строк, редко больше страницы. Часто такие письма подписаны, но делать серьезные обобщения нельзя. Так, в 1937–1938 годах Молотов получает целый ряд анонимных писем в несколько строк:

«Известно ли Вам, тов. Молотов, что государ. арбитр Голощенкин является лучшим другом Рудзутака, Любимова, Коган и других врагов народа»{695}?[224]

Они отличаются от остальных исследованных писем тем, что затрагивают непосредственно только лицо, о котором идет речь, как таковое, и очень мало что сообщают о нем, кроме фактов, которые ставятся ему в вину. Основная часть подобных доносов сообщает о скрываемом от властей предосудительном социальном происхождении (в частности в период с 1928 по 1934 годы[225]), или о недостаточной политической благонадежности (в конце исследуемого периода, в основном начиная с 1935 года).

Эти письма изо всех сил стараются скрыть возможный «интерес» их автора. Скупость выражения и краткость — предпочтительные стилистические средства. Чаще всего доносчик ограничивается тем, что сообщает имя того, на кого доносит, и то, в чем его обвиняет. Читая газету «Известия» от 1 января 1938 года, крестьянин из села Максимовка Воронежской области обнаруживает, что некто В.С. Тюков был назначен заместителем руководителя Госбанка{696}. Он тут же пишет Молотову о том, что в его деревне вплоть до 1925 или 1926 года жил богатый собственник Степан Никитович Тюков. У него было два сына: Валентин Степанович Тюков и Виталий Степанович Тюков, которые являются, таким образом, тезками нового руководителя Госбанка. Этот-то факт и заставляет автора написать Молотову с просьбой проверить «не может ли случится такого случая, что к нам в аппарат пролезли классовые и враждебные нам люди»[226].

Эти доносчики хотят произвести впечатление добросовестных граждан, которые, случайно узнав о том или ином нарушении, немедленно сообщают о нем государству[227]. Характерная черта — незамедлительность реакции на факты после их обнаружения[228]: доносчики подчеркивают это, используя формулировки типа «я только что узнал» или «у меня только что был…»{697} 28 августа 1932 года А. К., житель Нижнего Новгорода, встречает в банке своего бывшего односельчанина. Этот человек, сын кондитера из Шарьи, разговорившись, рассказывает, что работает в одной из администраций города. В тот же день А.К. спешит донести эти сведения до бюро жалоб{698}.

Между тем письма этого типа не ограничиваются такими точечными разоблачениями. Часто они представляют собой «донос на ближнего»: с их помощью жалобщики пытаются разрешить застаревшие личные конфликты, например, в письмах, касающихся взаимоотношений с родственниками. Такие письма, часто приводимые в пример как знак разрушения социальных связей[229], тем не менее мало представлены в доступных нам архивах[230]. Те, что можно найти, касаются в основном отношений двух типов: между мужем и женой, обычно после развода, или между родителями и детьми[231]. Во втором случае нельзя говорить о собственно доносе, поскольку речь идет, как правило, о том, чтобы постфактум отмежеваться, а не о том, чтобы сообщить властям. Случаи доносительства со стороны бывших жен представляются более документированными: Шейла Фитцпатрик нашла два примера, и статья в «Правде» от 8 июня 1938 года осуждает подобную практику{699}.[232]Обращение к государству для разрешения подобных конфликтов приобретает порой трагикомическую окраску. Так, двое бывших супругов пишут Калинину с жалобами друг на друга с интервалом в неделю (11 и 18 мая 1935 года){700}. Второй, по-видимому, не знает о письме первого. Брошенная жена обвиняет мужа в том, что он ее бил, тот же, в свою очередь, раскрывает Калинину сомнительное социальное происхождение бывшей супруги!