Телефонный звонок. В полночь.

— Ноэль, ты ведешь себя как ребенок. Куда уходил?

— Я же сказал, надо было кое-что доделать. И… это что-то меняет?

— Твоя мама беспокоилась.

— Я перед ней не отчитываюсь.

Марина сидела под одеялом. Ему утром в Португалию лететь, к Барбосе.

— Ложись…

— В «Ступеньках» переночую.

— Ноэль, уже полвторого. Давай ты не будешь по отелям рыскать. Мы же можем остаться друзьями. Мы и были-то друзьями, не любовниками.

— Я с друзьями в одной постели не сплю. И глаза у тебя… холодные. У друзей таких не бывает.

— Я же сама не знала, что все еще люблю Дениса. И не придумывай про холодный взгляд.

Он не холодный был, а пустой. Сказала Корто по телефону: «У нас с Ноэлем начались проблемы», — хмыкнул: «Кажется, проблемы начались у меня». Не поняла, что это значило, но хмыкнул добродушно.

Ноэль стоял в пальто посреди спальни.

— Я ухожу. После Португалии поживу в «Ступеньках».

— Смеешься? Я завтра съеду.

— Куда?

— Да хоть к Ксене. Ложись спать, пожалуйста. Наталино… Наталоне…

— Не надо, — поморщился.

Вышел и прикрыл дверь.

Легла, вытянула ноги в пододеяльный холод. Ставни не закрыты. Проснуться при свете — от этой мысли становится радостно.

Позвонили из школы — Женька написала жалобу на учителя. На неродном-то языке! Оправдывалась: «Я попросилась выйти, а он говорит: “Что, иначе сделаешь в трусики?” Мерзкий такой — бёрк!» Она давно ни «бэ-э-э», ни «бррр» не говорит, только французское «бёрк», язык до полу вываливает, как все эти подростки, у которых воспитания ноль.

Франсуа сказал, что учителей надо держать в узде, и пошел кота выгуливать. По-быстрому набрала Марине. И выяснилась нелепая вещь…

— Ксень, все произошло оттого, что ставни не были закрыты. Мелочь, да? Я лежала и думала: завтра меня здесь не будет. Такое ликование напало: поучения не выслушивать, осьминога не жрать, пылесос не слышать. Мадам раковину драит, тряпкой насухо вытирает, и руки мыть нельзя, потому что лепота, — надоел этот психоз. И вот лежу я, смотрю в окно: за ним тьма и ветки яблони. В Нуази луну было видать… Представляю — отвернусь от луны, стисну Корто… Шкурой ощутила — какое тут все чужое. Да я сразу, как сюда пришла, это поняла, просто потом забыла. Ноэль на рояле «Лунную сонату» играл, я нюни распустила. А у него эта соната — как карточка визитная. Страсти много, да репертуарчик тощий. Зато разговоров про музыку — на полконсерватории хватит.

— Все оказалось не тем, о чем мечталось.

— Да. И вот представляю — я снова с Корто… И будто сижу я на кровати, а он, как обычно, носом в компьютер. Я ему говорю что-то, он не слушает. Берет мандарин, ест, глядя в экран. А я уже отвыкла чувствовать себя пустым местом! И так мне вдруг не хватает Ноэля. Сразу — как вспышка: что ж я делаю-то! Ведь шла сюда любви учиться — выходит, все зазря? Мир полные ладони протягивает, а я мечтаю на Денисов затылок любоваться! Да может, не мне Ноэля мироздание дало, а ему — меня. Сколько раз он говорил: «Мне хорошо с тобой»… Какое я имею право в его жизни дубиной махать?

— Ты потащилась в «Три Ступеньки»?

— Мы не подходим друг другу.

— А этот… Карим тебе подходит?

Сидели, как заправские туристы, в кафе на острове Сен-Мишель — это была идея Вероники сюда поехать. Приятно тянуть горячий шоколад, смотреть на зевак, под цветными зонтами топающих кривой мощеной улочкой, разглядывать вывеску “LES LUTINS” напротив — «средневековую», чугунную, с тремя домовенками в пестрых колпаках, мокрую от дождя. Она совсем не изменилась, Вероника, — а ведь мама теперь. Сказал: «Я угощаю!» — и она как-то странно улыбнулась… эта ее улыбка, за которой есть что-то, а что — не знаешь, и знать не надо.

— И Карим мне не подходит, но это ничего не меняет, Альберто.

Хотелось взять ее за руку.

— Веро, что я должен сделать…

Засмеялась:

— Чтобы мне подойти? — Отвела глаза. — Да зачем тебе…

Не ей решать — зачем.

— А я иногда вспоминаю, — улыбнулась, — как мы с тобой в Брантом ездили, зимородка спасли от кошки. Помнишь паутину в поле? Ты еще сказал: «Паук поймал солнце»…

Веронике вдруг легко стало. Альберто свалился на голову без предупреждения — пойди устройся с ним так, чтобы Кариму не доложили. Все ж друг друга знают. И пришло в голову: Сен-Мишель! Местные сюда не заглядывают, и от этих вековых стен есть ощущение праздника.

С Каримом последнее время тяжело. Одни его рассуждения о месте женщины чего стоят. Да и собственник-ревнивец такой — ого-го. И тайны в нем нет. В Альберто тоже нет тайны, но мягкий он, с ним сильной себя чувствуешь, и на место тебя никто не ставит. К дочкам Фарид уже с Кораном подбирается — сколько ни говорила ему: «Любая религия — прошлый век…» Хорошо еще, что девчонки, — а то не обошлось бы без обрезания!

— Я все помню, — Альберто положил ладонь ей на руку. И она произнесла неожиданно для себя:

— Ну ты ж не бросишь свою Катью.

Услышала то, чего совсем не ожидала.

Мигом всё вспомнилось: и то, как мангу придумывали, и как Ноэль увез из «Акации», когда поссорились: дождь лупил в лобовое стекло… и его «мне хорошо с тобой». Неужели правда — кончено? Тихо в доме. И снаружи, на авеню де Паж, тихо и пустынно. Сонные деревья в желтом свете фонарей.

Потом раздался шум — еле слышный, нарастающий. Машина остановилась напротив дома. Лязгнула калитка. В «Ступеньках» не приняли? Надо срочно, немедленно, поговорить — улетит утром в Португалию, и что делать? Не выспаться ему, бедному. А его отец завтра заявит, что психованная русская выясняла отношения в три часа ночи.

Ноэль не спускался. Вдруг осенило: он просто что-то забыл. И сейчас уйдет.

Выскочила из постели, босиком — по каменной лестнице: задела локтем плетеный поднос на стене, он запрыгал по ступеням вниз с мягким шепотком.

Ноэль искал что-то в ванной комнате.

— Натале…

Не оглянулся.

— Оставайся.

Пальто на нем устало болталось. Серое пальто, шелковый серый шарфик с ненавязчивым рисунком.

— Нам пока рано расставаться, Натале.

Оглянулся резко:

— Пока?

Кивнула, улыбаясь. Он смотрел на эту улыбку.

— Наши отношения… мы их не исчерпали, понимаешь?