Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У меня дед с фашистами воевал.
– Дурак твой дед, коммуняка. Если бы не твой дед, жили бы как в Европе.
Патриоты с бритыми затылками рассекли демонстрацию анчоусов; юноша с ясными глазами нес плакат «России нужен порядок».
– Вы куда? – спрашивали их.
– На Болотную.
– Там жиды.
– Там радикалы. Там параллельный фронт, – так, на манер веймарской терминологии, называли техническое объединение протестных партий. В Веймарской республике в оппозицию сплотились многие из тех, кто потом враждовал. – Их забудут скоро, а мы останемся.
– Там ельцинские выкормыши.
– Подумаешь. Хуже пятнистого никого не было.
– Пятнистый это Антихрист. – Фалдин понял, что человек имеет в виду президента Горбачева, чье огромное родимое пятно на лбу принимали за печать Антихриста. – Пятнистый страну развалил. Я через пятнистого школу не закончил. Сказали: рынок кругом. Айда машины мыть. Пошли, мыли машины.
– И долго мыли машины? – Фалдин тоже спросил. Колонна патриотов отделила его от Кости Холина, теперь он шагал подле ясноглазого.
– Три года. Потом в бандиты пошел.
– Как – в бандиты?
– Дураком прикидываешься. Все тогда в бандиты пошли. Наш-то Антон уже в сенаторах.
– Антон – это кто? Ваш главный? – спросил Фалдин, стараясь не сбиться с шага. Широко шли и быстро.
– Он кинематограф теперь контролирует. Сказал, чтобы секс и насилие убрать с экранов. А то влияет отрицательно.
– То есть, – уточнил Фалдин, – вы были рэкетиром?
– Налоги собирал. Как государство. Разницы никакой. Только мы реально защищали, а государство врет.
– Разница все же есть.
– Не вижу разницы. Ты с нами на Болотную? Вольемся в еврейские ряды.
Толпа анчоусов осталась позади. Фалдин шел в колонне под красными знаменами со свастиками, шел вместе с бритоголовыми патриотами. Через три ряда от себя он увидел художника-патриота Шаркунова. Шаркунов нес транспорант с картой Евразии. Патриоты шагали широко, и пар вырывался из сотен ртов.
Журналист Варвара Гулыгина успела покинуть особняк посла к тому времени, как следователь предъявил гостям обвинения. Они ушли вместе с Эдуардом Кессоновым – именно торговец оружием Кессонов и был ее другом, а вовсе не парламентарий, как сообщила она несчастному Борису Ройтману.
Варвара собиралась назвать реальное имя, но почувствовала, что делать этого не следует, – не нужно причинять излишнюю боль Борису. Пусть лучше это будет безвестный парламентарий, в меру обеспеченный, политически бойкий, карьерный – это Борис поймет, эта кандидатура его не так ранит. И Варвара сказала, как говорят все женщины:
– Я не назову тебе его имени, но знай, что это достойный человек.
– Кто он, я имею право спросить!
– Ты не знаешь его, он парламентарий, думающий, талантливый политик.
– Ах, из этих лоббистов! Составил состояние, подписывая воровские законы!
– Ты не должен так говорить о человеке, которого не знаешь.
Пусть он воображает, что Варвара увлеклась думскими речами, пока писала репортаж о принятии закона. Пусть Борис считает, что парламентарий соблазнил ее возможной карьерой в прессе, – это делает ситуацию проще. Но знать о Кессонове невыносимо. Ройтман – беден и толст, а Кессонов – молод и баснословно богат. Ройтман откладывал каждый месяц по две тысячи долларов, копил на квартиру, напрягая все силы: он писал заметки в десятки журналов, строчил речи для Пиганова, сочинял политические стихи, издал книгу очерков. И каждый месяц Борис говорил ей: «Вот теперь у нас уже тридцать шесть тысяч – двадцать я скопил до знакомства с тобой; а теперь уже тридцать восемь – мы идем вперед». И он покупал журналы по недвижимости, водил пальцем по столбцам двухкомнатных квартир в Сокольниках – приличный район, зеленый. Еще два-три года потерпеть. Кессонов тратил две тысячи долларов за обедом – и на квартиру не копил. Произнести имя Кессонова она не могла. Борис Ройтман сказал бы, что она – продалась, что она польстилась на деньги, назвал бы ее проституткой. И Варвара представила, как багровеет полное лицо Бориса, как выплевывает он ругательство ей в лицо.
– Как его зовут? Я имею право знать, как его зовут!
– Не важно. Могу сказать, что этот человек издает газету.
– Ах, газету издает! Может, это ему я пишу еженедельные колонки? Это он мне помогает копить на квартиру?
Про убийство Варваре сказал Кессонов – генеральному менеджеру прислали вызов в следственный комитет.
– Попросил полицейских заехать к нам в офис. Полагаю, у них больше свободного времени.
– Как хорошо, что Бориса там не было, – это было первое, что сказала Варвара.
– Откровенно говоря, я тоже рад, что имя не назвали. На обеде он не присутствовал, хотя я видел Ройтмана в галерее. Подумал, бедняга пришел объясняться со мной – но вспомнил, что про меня ему не известно.
– Ты никому про Бориса не говорил?
– Не волнуйся. До сих пор себя винишь?
Варвара сказала:
– Я в какой-то мере отвечаю за него. Он ради меня оставил семью.
– Так он еще семью оставил! Интересно, какая была жена?
– Как бы тебе… – Варвара подумала, не нашла слов. Как описать серые волосы, запах супа… Ну, как объяснить? – Обыкновенная такая.
На Болотной было весело.
Патриоты с красными флагами встали поодаль от колонны украинских националистов с желто-голубыми знаменами – именно так в преддверии большого сражения выстраиваются корпуса атаки: на правом фланге тяжелые кирасиры, за ними уланы, а на левом – легкая кавалерия драгунов. Интеллигенты, морщась на красный цвет стягов, жались к украинским знаменам.
– Вы кто?
– Бендеровцы мы.
– Не треба нам бендеровцев.
– Привыкай, дядку. Скоро мы вас, москалей, вешать будем.
– Хватит, хлопцы. Мы сегодня заединщики.
– Не забудем! Не простим!
– Не простим!
– Даешь честные выборы!
Потеснив фронт бендеровцев, на площади строилась колонна либеральных демократов – лозунги имели невнятные, но скандировали их громко. Лидер славился бешеным нравом, на его выступления стекалась публика.
Затем на площадь вошли эсеры – сегодня аббревиатура «СР» обозначала партию «Справедливая Россия».
Затем шли дробные отряды, образованные по принципу цехов и корпораций. Шагали птенцы гнезда Усманова – служащие империи миллиардера Усманова, свободолюбивые журналисты на сумасшедшей зарплате. Шли прохоровцы – примкнувшие к штабу избирательной кампании миллиардера Прохорова, которому некогда подарили весь российский никель. За ними тянулись те, кого окармливал богач Абрамович, – персонажи арт-сцены.