– Смеешься, да? Так я еще не видел ни одного балета, чтобы на афише было указано «18+»! К нам же люди семьями ходят! Что они подумают?

– Я не про «думать», а про «чувствовать». Они приходят сюда чувствовать. Нутром. И ты вообще мало что видел. Ты говоришь, как человек, у которого дома на стене висит «Утро в сосновом бору». Убей в себе стереотипы, жахни матрицу, – пробормотал утомленный хореограф, не замечая, что перешел на язык мальчишки.

– Общественное мнение – стереотипично, чтоб ты знал! – взорвался финдиректор. – Не говоря уже о прессе и интернете! Вот тут нас ждет жесткий церебральный секс! Попомнишь мое слово! Гастроли накроются! – с каждым выплеснутым словом Алтухер заводился все больше. – Да ты нас без штанов оставишь, ёпт! Вот это будет эротика! Зачем эта жесть натуралистическая, притом из жизни насекомых?

– Да, я на бабочках объясняю. Это аллегория.

Залевскому нравилось дразнить вспотевшего от негодования финдиректора. К тому же он ощущал потребность разрядить чувственный накал, который накрыл его во время спектакля. Алтухер служил теперь клапаном, через который он стравливал давление.

– Ладно бы еще одни бабочки совокуплялись, а то ведь… Где ты этого понабрался? В интернете появилось порно для насекомых? А хоботок ты мухе-ктырю зачем на срамное место приделал? Ты же говорил, что он у него на голове! И не может маленькая муха такого мощного жука на хоботок свой насадить!

– В живой природе может. И вообще ты чего-то не понимаешь! Танец – изначально вакханалия, искусство эротическое, чувственное, много обнаженного красивого тела, элемент насилия, красота страдания – своего рода садомазохистский комплекс.

– Залевский, ты что несешь?! Какой еще садомазохистский комплекс? И не надо теории! Где танец, ёпт?! Одна беготня и разнузданность! Одно порево! – выходил из себя финдиректор.

– Все это – танец. В живой природе танец – это способ обрести партнера для секса и продолжения рода. И есть виды, которые за секс платят жизнью. За одноразовый секс, заметь. Мы просто забыли об этом. Миша, наш спектакль – про любовь. В чем-то жертвенную. Как и «Возвращение блудного отца».

– «Блудный отец» – я вообще молчу! Блудный – от слова «блуд»! И чего ты такой взвинченный? Чего такой бешеный вернулся? И какого черта ты в «Блудном отце» сам на сцену выперся? Зачем тебе?

– От первого лица решил поведать, – усмехнулся Залевский. – Я как раз в возрасте отца.

– Ах, так ты там отец, бля? А я думал, что «старший товарищ», бля! Как пить дать, пришьют пропаганду гомосексуализма, – блажил финдиректор. – Потеряем всю отечественную аудиторию! И хорошо бы под статью не попасть! Чисто в виде бонуса в наш анус!

– Значит, повезем спектакли в Европу.

– Слушай, умник, ты можешь объяснить мне в двух словах идею? Я не вкуриваю. Ради чего весь этот бедлам?

– Пожалуйста! Сын грезит утраченным в детстве отцом. И тот однажды возвращается в его жизнь. Но он совсем не таков, каким его мечтал видеть сын. Когда-то он ушел. Думал, что ему станет лучше, легче. Но прожил бездарную и убогую жизнь. И он возвращается. Сын рад ему. Он ведь ждал его! Отец начинает жить сыновней жизнью, потому что она интересней его собственной. Он стремится вернуть молодость, наверстать упущенное, растворяется в сыне, ярком, талантливом, успешном, и в конце концов подменяет его собой.

– Точно подменяет? То есть, это не про инцест? А-то мне показалось, что он отымел сына.

– В каком-то смысле. Иносказательно. Это – метафора познания. Аллегория! Он познает своего сына! Он же не видел его долгие годы. Термин из Библии, кстати.

– Знаешь, Залевский, я еще застал те времена, когда танец был аллегорией секса, а не наоборот. И статью в уголовном кодексе не выдавали за метафору! Секс как аллегория познания ближнего – это же полный падеж нравов! Скарлатина морали! Бубонная чума!

– Что ты в этом понимаешь, бухгалтер?

– Я тебе это не как бухгалтер, а как зритель говорю!

– Значит, ты – не моя целевая аудитория.

– А кто, кто твоя целевая аудитории? А?

– Люди с функционирующими железами внутренней секреции. Ты свои отсидел.

– Да я взопрел весь, пока смотрел! А теперь у меня как у зрителя еще чисто технические непонятки: почему у витрины мальчик – ангел, а девочка – черт? Они же оба воруют!

– Потому что он воровал, чтобы выжить, а она – из озорства. Она – искуситель. Могла накормить, но подбила воровать.

– А почему ангел, когда его вызволили из тюрьмы, оставил там крылья и встал на каблуки??? При чем тут каблуки? У нас же не стрип-клуб!

– Алтухер, он крыльями заплатил за свободу. Понимаешь? Он перестал быть ангелом. И это не каблуки. Это копытца. Не рожки же ему цеплять? Пришло время, потребовали обстоятельства – и заплатил. Свобода, она дорого обходится, Миша.

– Но он же дальше летает!!!

– Для того, чтобы летать, вовсе не обязательно быть ангелом, Миша, – вздохнул хореограф. – Тебе не понять…

– Ну, ясен пень! Где уж нам… А почему Отец видит в зеркалах Сына, а не себя? Можешь мне объяснить?

– Часто люди видят в зеркале не то, чем они являются, а то, чем хотят быть. Понимаешь, никто не готов принять себя старым, некрасивым и пустым.

– Слушай, ну и эта жуткая сцена, когда отец и сын выползают друг из друга поочередно. Окровавленные. Что это вообще? Они рождаются друг из друга? Кто кого родил?

Хореограф посмотрел на финдиректора с интересом.

– Смотри-ка, соображаешь! В этой драме действительно не понятно, кто кого выносил и родил. Как идею.

– Ёшкин кот! Идеи – они из другого места появляются! Ну, я так всегда думал. А финал? Зачем Отец примотал Сына набедренной повязкой к своему животу? Почему сын – в позе эмбриона? Отец родил его обратно? Сын ушел обратно в чресла родителя? Что за дикость?!

– Потому что надо ценить свободу! Да пойми ты! Не нужен ему отец! Уже не нужен! Он просто этого не понимает! – сорвался вдруг на крик Залевский. – Ему нужно, чтобы его просто любили!

– Кого? О ком ты?? Тьфу! – психанул финдиректор. – Черт бы тебя драл, Залевский, с твоими задвигами… Ты хоть бы ребят пожалел – на них же больно смотреть!

– А что с ребятами?

– Да их же трясет! Ты что – не видишь ни черта?

– Трясет – это хорошо. Это – правильно. Если артиста не трясет, то он – профнепригоден.

– Знаешь, Залевский, я тоже одно умное слово знаю: профдеформация. Это про тебя.

– Не тебе судить! Это как раз то, чем работают в нашей профессии!

– Ну и этот финальный танец в кандалах… Почему они все прикованы к Отцу? Они кто? Каторжники? И что это за фейерверк реквизита в конце?

– Это он к ним прикован. Они – его бесы. И они его разрывают.