Наша первая брачная ночь проходит в пустом доме. Таких в Криклвудской Лощине теперь много – Овеществление не прошло даром для местных жителей. Из ручья повылезали твари с мутными глазами, и горожане стали все чаще умирать от куру. За пару месяцев до восстановления связи через город прошли бандиты и с неясной целью похитили несколько семей. У дома, куда мы пришли, нет страшной истории – его выставили на продажу еще до начала Сгинь-Войны. Это не могила, а всего-навсего миленький домик с двумя спальнями, крохотной кухней и дровяной печью. Мы с Ли занимаемся любовью на диване и падаем на пол. Смеясь, она затаскивает меня в спальню на втором этаже, где стоит нелепая кровать с тяжелым балдахином, укрытая розовыми кружевами. Наутро приходит робкая соседка, готовит нам завтрак и вновь исчезает, грустно улыбаясь.

Вечером мы пускаемся в обратный путь – к огромной железной ракушке, заменившей нам дом. После отпуска «Трубоукладчик-90» кажется странным: мы видим его со стороны и начинаем слишком много думать. Он присмирел и эволюционировал, но стал неприятно чужим – будто мы долго смотрели на солнце и перед глазами пошли черные пятна.

От нас уходит Хастер.

В самом начале, когда «Трубоукладчик-90» спас нас от верной гибели, здешний режим был чем-то средним между жестокой диктатурой и взбалмошным анархо-синдикализмом – коллективный героический подвиг и попытка выживания. Хастер (другого имени я не слышал) был капитаном «Трубоукладчика-90», его пилотом и хозяином – седеющий старикан, который управлял нефтяной платформой, знал все о пороговых пределах, красных линиях, допустимых величинах и отлично ладил с кем угодно. Однако к войне Хастера никогда не тянуло – в детстве он переболел какой-то заразой, сделавшей его мягкосердечным. Правда, с этим мягкосердечием он мог проработать тридцать часов без перерыва и одолеть медведя в армрестлинге. Его слово было закон, и всевозможные счетоводы – на самом деле квартирмейстеры – перед ним преклонялись, потому что видели, что он собой представляет. Они тоже пытались выжить и были рады работать под его началом. Хастер мог бесконечно воевать с ржавчиной, соленой водой, ураганами, пьяницами и вообще любыми напастями. Он нутром чуял, какое дело может выгореть, а у какого нет ни малейших шансов.

Хастер был в некотором роде посол, только неясно, от кого и к кому, – к «нам», полагаю, хотя вопросом этим никто не задавался. Он был нужным человеком в нужном месте, и никому не приходило в голову с этим спорить. Он не отдавал приказов и не произносил речей, а просто вел «Трубоукладчик» вперед, позволяя нам спокойно выполнять свою работу (все мы прекрасно знали, что должны делать). Когда же случалась какая-нибудь закавыка, он обходил всю крепость от сада до машинного отсека и разговаривал с людьми. Было у него и некое подобие совета, который состоял из нескольких наших ребят (бывших солдат и неотесанных мужланов), кое-кого из простого народа (чаще их представляла загробного вида женщина с глазами-буравчиками по имени Мелоди) и бея, представлявшего катирцев. Однако прийти и высказаться мог любой желающий. Квип назвал бы такую политическую систему демархией, хотя она больше смахивала на консультативный абсолютизм. Себастьян сказал бы, что она годится только для одного поколения, а с притоком новой крови обернется скорпионом и сожрет твой мозг, после чего Квип ударился бы в дискуссию о повадках и диете скорпионов.

Примерно через три месяца Хастеру позвонили. Он уехал на встречу – наверняка проходившую в самом начале Трубы, где однажды включили первый насос и на первом участке отвоеванной земли проложили первую секцию, – и его уволили. Видимо, им понадобился более просвещенный стиль управления, более централизованный, дабы увеличить шансы на максимизацию эффективности путем внедрения команды управленцев, отобранных по меритократическому принципу. Хастеру неплохо давалось управление на местах, однако некоторые вторичные навыки, необходимые полноценному действующему руководителю в условиях Пересмотра курса, у него отсутствовали, следовательно, хоть его аналитический вклад в работу ориентированного на развитие управляющего комитета по-прежнему приветствовался, от поста главы Хастера освободили, поскольку его должен занять человек с опытом в глобальных, трансдисциплинарных интеракциях и псевдообоснованных квазифинансовых обменах, который хорошо понимает, как управлять большим коллективом из разрозненных национальных групп с присущими им особенностями.

Короче говоря, Хастера вышвырнули, а добрых квартирмейстеров заменили стайкой тонкошеев под началом Эллин Фаст и Рикардо ван Минца. Вид у них был слишком молодой и чистенький – вряд ли их назначили на эти посты за какие-то выдающиеся достижения. Я сейчас пытаюсь набросать схематичную классификацию чинуш и, пожалуй, осторожно назову Фаст и ван Минца тонкошеями типа B: молодые, голодные, с острыми локтями и ампутированной совестью. Они не распустили совет Хастера, однако назвали его Консультативной группой – консультантов ведь необязательно слушать.

Итак, Хастер нас покидает. Босс собирает вещички и сматывается. Роль консультанта означает, что до его советов никому нет дела, и он уже две недели не показывался на собраниях. Может, найдется городок, где его помощь пригодится. Может, Хейердал-Пойнту нужен человек, который умеет быстро решать проблемы. А может, он просто где-нибудь осядет, заведет себе подружку и кучу детишек. С «Трубоукладчиком-90» покончено, благослови Господи местных жителей, но только не его. Больше не его.

Хастер бродит от столика к столику в Клубной комнате. Это не бог весть какой клуб и даже не комната, а остов небольшого корабля, втиснутый в трюм, днище, скулу или как там называют закуток, куда нормальные люди обычно не ходят. Давным-давно кто-то настелил здесь полы из простых досок, а потом как по волшебству появилась мебель, бар, и люди стали торчать тут днями и ночами, потому что «Трубоукладчик-90» не знает сна. В Клубной комнате еще никогда не бывало так людно и так грустно. Хастер – наша общая мать, наш правитель, голос разума и суд последней инстанции. Теперь у него будет новая семья, а нас он бросит. Джим Хепсоба сопит в пивную кружку, а Салли гладит его по руке и говорит, что все будет хорошо. Тобмори Трент вытирает здоровый глаз, Сэмюэль П. делает ставки на кошачьих бегах.

– Все нормально? – спрашивает Хастер, когда королевское шествие приводит его ко мне.

– Сдюжим как-нибудь.

– Сдюжите.

– А ты?

– Я ничего. Приятно скинуть с плеч хлопоты о судьбах мира. Честное слово, здорово! Да уж…

Хастер хлопает меня по плечу, я говорю ему, чтобы не забывал нас, он отвечает, что к нам это тоже относится, и все. Он уходит, между нами встают какие-то люди, и его уже нет. Я на прощание поднимаю кружку и слышу чей-то вздох. К стене за моей спиной привалился Захир-бей. Он провожает Хастера взглядом и уныло сползает на стул. Первый раз такое вижу. Захир-бей не падает духом. Он вскакивает как штык. У него неиссякаемый запас сил. Но сейчас бей трет лицо руками и выглядит изможденным.

– Начинается. Я-то думал, время еще есть.

– Что начинается?

– Как бы это назвать… Разложение – не то слово. В общем, опять неладное творится. – Он качает головой.