Два мордоворота в черных очках, дежурившие слева и справа от старика, обернулись и слаженно запустили пятерни подмышки, будто их синхронно кусают блохи.

Пиночет вскинул правую руку, и пистолетный ствол два раза пыхнул огнем. Выстрелы, не смягченные глушителем, встряхнули парящий под сводами Театра Юного Зрителя аллергический кошачий пух. Охранники, не успев достать оружие, повалились: один с дырой во лбу, другой – с простреленным глазом.

Пиночет же так и шел дальше, держа руку вытянутой, готовый нажимать на спусковой крючок столько раз, сколько понадобится.

Женщина, переполошившая выставку, захлебнулась своим визгом и, теряя плачущих котят из корзинки, побежала на второй этаж, будто кому-то было интересно ее догонять. Вот разлетелось зеркало. Вот кошачьим когтем ранило невозмутимый фейс типичного британского стюарда, пытавшегося удержать в руках взбесившегося от ужаса перса-экзота. Падали на пол хозяева кошек, кто-то из них прижимал к себе своих хвостатых питомцев, чуть не ломая хребты, большинство же спасало самих себя, а кошки и коты с истеричным мявканьем разбегались кто куда. Клочьями витала кошачья шерсть.

Патроны закончились, когда Пиночет достиг плетеного кресла с вжавшимся в него Вензелем. Пина выщелкнул пустую обойму, готовясь загнать новую.

Человек, одетый рыжим клоуном, выступил из-за колонны, доставая из огромного кармана желтого, в синий горошек, комбинезона короткоствольный пистолет-пулемет. Пиночета ничто не могло спасти: он и не успевал перезарядить свое оружие, и вообще не замечал клоуна.

Соков какой-то миг боролся с искушением позволить клоуну прицельную очередь по напарнику... Из-за этого Таныч чуть припозднился, и рыжий комедиант смог поднять пистолет-пулемет на уровень глаз. Но больше он уже ничего не смог. Первая пуля Таныча Сокова выбила трещотку из белых перчаток клоуна, а вторая зарылась в рыжий парик. Клоуна отбросило на колонну... потом он сползал по ней, оставляя на мраморе темную дорожку... и замер, лежа на спине, повернувшись нарисованной улыбкой к потолку...

А Пиночет за шкирятник волок старичка Вензеля к застекленному выходу из театра. И стрелял по этим стеклам, уже издали пробивая себе дорогу наружу. Тратить время на открывание дверей ему не хотелось.

– Стой! – рыкнул Соков.

Но тщетно. Пина находился под такой дозой адреналина, что не слышал. С хрустом давя осколки стекла, Пина перетащил сухонького старикашку через опустевшие рамы и выволок на ступеньки театрального крыльца.

– Пшел вон! – Пиночет стряхнул с ноги вцепившегося в брючину толстого рыжего котяру.

В этот момент запыхавшийся Таныч догнал своего подельника.

– Это не Вензель! Слышишь, не Вензель!

– Вижу! – заорал в ответ Пиночет.

– Куда ж ты его тогда тянешь?! – опешил Соков.

– Я его, вошь бацильную, наизнанку выверну! Я из-за него, козла, чуть не подох! – Зрачки у Паши Полякова были сейчас, как у наркомана, на поллица.

– Нам надо ноги уносить, Паша! – Таныч схватил Пиночета за плечо и как следует встряхнул. – Опомнись! Кидай его к бабаю, и валим!

– Я – хозяин выставки, – пришел в себя и заелозил сухонькими ножками старичок, который со спины действительно – вылитый Вензель. А вот лицом ну нисколько не похож. – Ребята, отпустите, я отблагодарю...

– Ну-ка, божий одуванчик, живо, – гипнотизировал Таныч старца, – докладывай, сколько тебе заплатил Вензель за карнавал?

– Я возьму вас в долю, только не надо стрелять! – мямлил ветхий пленник, не слушая, что от него хотят.

– Быстрее колись! – Ствол Пиночета нащупал старческий копчик.

– Я возьму вас в долю. Пятьдесят процентов ваши!

– Долю от торговли могильными участками?! – измывался Пина.

– Выставка – это ширма? – проснулся в Таныче Сокове профессиональный интерес.

– Мы переправляем в Финляндию... необработанные алмазы... в кошачьих желудках... Пятьдесят процентов ваши...

– Мало. – Пиночет вдавил спусковой крючок и разнес лжеВензелю голову на черепки под стенами Театра Юного Зрителя.

Уже потиравший руки Соков от растерянности только крякнул.

* * *

Редкие древние монеты, не золотые десятирублевки времен упадка Российской империи, которым красная цена сто двадцать долларов за штуку, а империалы и золотники, аккуратно расфасованные по целлулоидным мешочкам, ездили по лакированному капоту «Saab 9-3 Sport Sedan» пригоршнями, вынимаемые из кожаного потертого баула с одной стороны авто и, отметившиеся в описи, ныряли в кожаный баул с другой.

Поток монет периодически иссякал, и им на смену приходили штучные вещи.

– Коронационная медаль, портретная, Павел Первый, золото? – звонко гремел и эхом отражался в периметре стен голос Сони. Дочь антиквара пребывала в родной стихии, глаза рдели азартом, губы налились соком желания.

– Есть, – после секундной заминки доставал из баула медаль безымянный банковский хранитель ценностей.

– Есть, – принимала Соня медаль, ставила в ведомости галочку и прятала раритет в свои закрома.

Второй, а по статусу первый, представитель «Илимбанка» – бородач в однобортном пиджаке – ворочал шеей туда-сюда, будто болельщик в пинг-понг.

– Икона «Знамение Пресвятой Богородицы». Оклад – серебро, украшен натуральным жемчугом, драгоценными камнями, восемнадцатый век, двадцать шесть на тридцать два сантиметра?

– Есть! – Банковский кассир рявкал надсадно и устало. Его голос оседал вместе с поднятой десять минут назад прикатившим «саабом» мелкой кирпичной пылью.

Зато голос Сони, бодрящий, словно призыв горна, взмывал под самые крыши выстроившихся каре четырехэтажных руин. С иконой Соня торопиться не стала. Прежде чем черкнуть в ведомости птичку, так и сяк осмотрела в лупу:

– Есть. – Ожидать, что банкиры подсунут фальшак, оснований не было, но береженого бог бережет. Соня была сегодня даже краше, чем во время посещения «СевЗапЯк-альянса», хотя эксклюзивные шмотки пришлось вернуть.

Пепел откровенно любовался Соней, впрочем, не забывая пасти окрестности.

– Копия посмертной маски фараона Тутанхамона из собрания государственного музея Эрмитаж. Золото пятьсот восемьдесят шестой пробы?..

Курирующий мероприятие со стороны банка Георгий Мартынович, хоть и был облачен в однобортный пиджак «Onegin» (на две пуговицы), мало походил на лощеного банкира, как привыкли представлять эту особую породу по телевидению. С видом скорбного глубокомыслия, оттопырив пухлые губы, бархатно вишневевшие в его черной бороде, он провожал взглядом сверяемые по описи кассиром и Соней драгоценности. Правда, иногда Георгий Мартынович отвлекался от завораживающего блеска золота, платины и камней, и без тени страха начинал водить головой, пытаясь отгадать, где в окружающих площадку расселенных мертвых домах засели снайперы противоположной стороны.