Ливанов возник по ту сторону клумбы, эффектно подсвеченный в спину, в меру величественный и монументальный — явление главного героя, поставленное со всем сценическим искусством. Героя слегка покачивало и вело, однако это ничуть не портило впечатления. Притормозил, повернулся в полупрофиль, словно подставляясь под софиты, и звучно провозгласил:

— Юлька.

Отзываться она не то чтобы вероломно не стала — попросту забыла, настолько захватывающе было наблюдать за ним из тени.

— Юлька!

Он слегка запрокинул голову и раздул ноздри, словно нюхом вычисляя направление. И шагнул — надо же — в правильную сторону:

— Юлька!!! Чтоб тебя…

Дальше прозвучало, во-первых, неразборчиво, а во-вторых, она выступила-таки на свет, пресекая дальнейший поток ливановского сознания. Герой, превратившийся, впрочем, в обычного Ливанова, браво набрал ускорение по прежнему курсу, достиг цели, мощно оную облапил и водрузился на Юлькины плечи если не всем своим весом, то как минимум процентами двадцатью, чего ей тоже хватило.

Когда он успел так набраться, блин?!

— Когда ты успел? — осведомилась, пытаясь вывернуться, Юлька. — Мне что теперь, тащить тебя такого в отель?

— Ты меня не дотащишь, — на редкость здраво возразил Ливанов. — И ничего я не успел. Какого черта ты смылась? Все равно ведь сама дорогу не найдешь.

В общем-то, он был гораздо адекватнее, чем ей показалось сначала. Некоторое время с пристрастием поввинчивав Юльку в свой жаркий корпус (про освободиться самостоятельно нечего было и думать), он как-то одномоментно и неожиданно отпустил ее и весьма светски предложил руку калачиком. Опираться на нее, конечно, не стоило, но взяться Юлька взялась, обнаружив, что на ногах он держится вполне терпимо. Затем Ливанов уверенно двинулся по второй слева дорожке, и оставалось делом несложной техники попадать в ритм его шагов.

Разумеется, странно было бы ожидать, чтоб великий писатель шествовал молча.

— Идиоты, — вещал он в лунную, но все равно чернильную соловецкую ночь. — Все время удивляюсь, откуда в этой стране такая безумная концентрация идиотов? Хотя казалось бы. Нет, Юлька, я знаю многих прекрасных, замечательных, талантливейших людей, но их удельный вес в обществе стремится к нулю, потому что каждый из них существует сам по себе, в своем личном пространстве, понимаешь? И даже я. Моральный авторитет нации, выдумали черт-те когда, навесили ярлык и повторяют по цепочке один за другим. Какой авторитет, какая мораль, какая нация?.. Но я не о том, я помню, не будем терять нить. Идиоты. Вот их почему-то всегда много. Ни разу мне не попадался в этой стране один, отдельно взятый, самодостаточный идиот. Всегда стая, всегда общность, всегда страта, прослойка общества, причем основная, самая жирная, самая… — забормотал неразборчиво, и слава богу. Но тут же обернулся к Юльке и дернул ее на себя, чуть не сбив с ног. — Ты не слушаешь, что ли? А я тебе, между прочим, рассказываю. Ты не идиотка, хоть и дура, за это я тебя и люблю. Но ты одна такая, ты сокровище, ты чудо, а так у вас в стране все то же самое, только смешно. У вас всегда смешно там, где в этой стране по-настоящему жутко. Я не боюсь, Юлька, нет, я ничего не боюсь, даже идиотов, хотя попробуй придумать что-нибудь страшнее, чем организованная тупая сила. Я просто физически не могу при них дышать. А ты говоришь — глобальное потепление. Как бы я хотел, чтобы все это затопило, наконец, ко всем чертям! — он очертил круг свободной рукой, с циркульной точкой опоры на пошатнувшуюся Юльку. — Не потому что я злобный мизантроп, нет. Я же знаю, им ничего не сделается, все равно приспособятся, как-нибудь будут жить, и даже не как-нибудь, а точно так же. Но только было бы здорово, если б они где-то там, под водой, или я не знаю — а я бы остался тут, на твердой земле. На последней вершине самой высокой горы. А? Представляешь себе? Ну и ты, конечно, вместе со мной.

Тут он, словно спохватившись, полез целоваться, и она резко оттолкнула его в грудь: пьяная скотина, соловецкая морда кирпичом, и развезло же за каких-то четверть часа! Ливанов пожал плечами и подмигнул в темноте длинным, блеснувшим под звездами глазом. А может, и прикидывается, перегибает палку, ориентируется-то на местности вполне ничего, получше кое-кого, не будем показывать пальцем.

— Ты меня не любишь, — между тем, кажется, сменил тему Ливанов. — И это вполне естественно, потому что я малоприятный, разочарованный, невоспитанный, антипатичный… Никакой конкуренции твоим прекрасным, отборным, сортовым, верным, замечательно вымуштрованным мужьям. Я отдаю себе в этом отчет. Но когда-нибудь, Юлька, мы все равно будем вместе, это просто решенный, свершившийся где-то там, — он ткнул указательным пальцем в небо, — неопровержимый факт. За нас с тобой всё. Даже глобальное потепление.

Впереди наконец-то засветился за деревьями огонек человеческого происхождения: КПП, сообразила Юлька. Ускорила шаги, приволакивая Ливанова на буксире; лагерный охранник дружелюбно распахнул калитку с огромным кодовым замком, толстыми чугунными прутьями и прихотливыми изгибами колючей проволоки по верхнему краю. Поздоровался, как со знакомыми: его, Ливанова, все тут знали, а ее, Юльку, воспринимали при нем соответственно — ну и ладно. Главное, что мы уже почти пришли.

Они снова ступили в глухую тень, и Ливанов опять предпринял атаку, причем настолько стремительно, точно и неожиданно, что Юлька ничего не успела ему противопоставить, хотя казалось бы… заразительная фразочка, блин. Перевела дыхание, собираясь с более сильными выражениями, когда Ливанов заговорил в темноте вполне трезво и по-деловому:

— Значит, так. Девчонок уложили у тебя, я договорился с горничной. Идем ко мне.

Прозвучало не как предложение даже, а четкой констатацией факта. Юлька попробовала возмутиться:

— И с чего это вдруг ты так договорился?

— По-твоему, она должна была бегать из номера в номер?

Резонно, признала Юлька. Между тем они в весьма бодром темпе двигались по аллее в направлении отеля — ливановские руки на ее плечах, и уже не очень-то понятно, кто кого тащит на буксире, — и накатила поначалу легкая, но неудержимо нарастающая паника. Мысли заметались хаотично, как молекулы, сталкиваясь, разлетаясь и вновь-таки натыкаясь на очевидное. Похоже, он опять все решил за нее, блин, и как оно у него все время получается, но нельзя же так, надо же что-то делать, он пьяный вообще, а я вроде бы нет, и нужно, срочно нужно брать ситуацию под контроль, как-то выпутываться, что-то решать, решать самой…

А не хотелось. С ума сойти, да она, оказывается, уже поплыла, размягчилась, расплавилась настолько, что неоткуда взять ресурсы и силы для необходимой твердости; а может, не так уж и необходимой, мало ли, как-нибудь, сориентируемся по ходу событий, и впереди еще длинная-длинная аллея под соснами, под шелест ночного невидимого моря, под сенью черных башенок и балкончиков отеля на темном небесном фоне… блин.

Они завернули за угол, и дорожку безжалостно осветили два полукруглых, очень похожих на мультяшные глаза, ярких смежных балкона. Правый глаз к тому же издевательски подмигивал, то и дело почти перекрываясь двумя черными фигурками — они восторженно подпрыгивали на месте, махая в знак приветствия четырьмя руками и четырьмя же косичками.