эгоистичной Юли ему, в старости, не придется ждать ничего хорошего. Чувствовал, но внутренне уже как-то смирился с этим печальным предположением, всеми силами стараясь не зацикливаться на этом. Все неприятности, связанные со старшей дочерью он тщательно стирал из своей памяти, оставляя в ней только приятные моменты, которых, к слову сказать, было не так уж и много. Вот и сейчас, глядя на распяленный в крике ее рот, и наблюдая, как она размахивает бессвязно в истерическом припадке руки, он видел, как встречает сорок три года назад в парадном кителе жену из роддома с кричащим кулечком на руках, перевязанным розовыми и красными лентами. Видел, как держал в своих руках потную и нервно вздрагивающую ладошку Юли, когда провожал ее в первый класс. Видел себя со стороны — красного от смущения в толпе других родителей стоявших на торжественной линейке во время вручения аттестатов зрелости… На этом все хорошие воспоминания прервались и он снова оказался лицом к лицу с высокой и мясистой женщиной средних лет, с глазами полными безумной ярости, что-то выкрикивающей ему в лицо. Спокойным и даже каким-то не своим голосом он глухо и тяжело, будто ворочая неподъемные камни, произнес:

— Никуда ты сейчас не уйдешь. В городе — комендантский час. Посылать с тобой в сопровождение наряд я не буду. Завтра с утра можешь идти куда захочешь. Никто тебя насильно удерживать не собирается. А сейчас ступай в свою комнату, не то меня вытошнит прямо на тебя.

При его последних словах, Юля как-то совсем уж по-поросячьи взвизгнула и с силой захлопнула за собой дверь. Он еще с полминуты постоял перед закрытой дверью, пока не ощутил, что сзади кто-то пытается положить свои руки ему на плечи. Медленно оглянулся. Это была Настя, которая неслышно подошла сзади. Видимо сын не смог удержать ее в комнате, и она все это время находилась здесь.

— Пойдем, — тихо и как-то совсем по-домашнему, проговорила дочь, будто бы совсем и не она десять минут назад кричала и дралась с сестрицей, — я чайник согрела. Хоть чаю попьешь. Не поверю, что даже крекеры запрещены перед процедурой. Нельзя на голодный желудок спать ложиться.

— Мне бы умыться сначала…

— Иди, а я подам домашнее полотенце, — согласилась она, слегка подталкивая отца к нужной двери.

Жутко хотелось принять хотя бы душ после всех сегодняшних перипетий, но он почему-то боялся это сделать, видимо из опасений, что его развезет и расслабит, чего делать было категорически нельзя. Поэтому кое-как умывшись, он под конвоем дочери проследовал на крохотную кухню, где из утвари были только мойка, большая электроплита, да обеденный стол с расставленными по периметру табуретками. Кажется, даже холодильника здесь не наблюдалось. Вслед за ними на кухню просеменила разбитая семейной ссорой, а потому и разом притихшая Аглая. Настя аккуратно разложила на салфетке вынутые из пачки крекеры и налила чайную заварку в казенный стакан с подстаканником, что сразу напомнило ему атмосферу еще советской железной дороги. Кусочки рафинада в «аэрофлотовской» упаковке окончательно погрузили его в состояние покоя и расслабленности. Кипяток из большого эмалированного чайника, смешавшись с заваркой, донес до него аромат настоящего цейлонского чая. Сели. Друг напротив друга, склонившись над столом и едва не касаясь лбами, словно заговорщики.

— Вот так и живем, дочка, — сказал он после долгого молчания, не зная, что говорить дальше.

— Да ладно, пап, всякое переживали, и это как-нибудь переживем, — беззаботно ответила та, помешивая ложечкой сахар в своем стакане.

— Мне завтра надо будет после процедуры поехать улаживать как-то свои финансовые дела… — начал он неуверенным голосом.

— Возьми меня с собой. Мне ведь тоже туда надо, чтобы свою квартиру сдать.

— Осуждаешь? — с болью в голосе спросил он.

Она ответила не сразу, замедлив размешивать куски рафинада. Потом, подняв глаза на отца, задумчиво проговорила:

— Если честно, то сначала, да. Осуждала. А потом села, посидела, поставила себя на твое место. И только после этого поняла, что ты был прав.

— В чем?

— В том, что нельзя начинать такое великое дело в нашей стране, со лжи. Народ ведь сразу почувствует фальшь и разницу в словах и поступках. Как почувствовал их у Меченого и Алкаша. И не простил им. Сталину простил все его перекосы с репрессиями, потому что у того не было фальши. Жестокость и ошибки — были, а фальши не было. Завоевать доверие людей — очень сложно, а потерять его — проще некуда. И назад уже не вернешь, чтобы не делал, и как бы не каялся. Именно поэтому сейчас его фигура бьет все рекорды по рейтингам доверия. Я — маленький человек, поэтому все вижу и рассуждаю со своей колокольни. Приходят ко мне первоклашки и я стараюсь учить их чести и совести. Объясняю им, как нужно правильно жить, чтобы при любых обстоятельствах оставаться человеком. На некоторых смотрю, и холод ужаса у меня пробегает по спине. Они не хотят меня ни понимать, ни даже слышать. От горшка два вершка, а в глазах уже явно читается хитрость и продуманность поступков. Что им мои слова, если они дома видят совсем другие примеры и слышат другие речи от родителей? Сами родители с пеленок учат их ходить по головам ради достижения личного благополучия. И таких детей с каждым годом становится все больше и больше. Сорок лет назад дети мечтали быть космонавтами, тридцать и двадцать лет назад — проститутками и бандитами, а теперь — банкирами и олигархами. С ума сойти. У них кумиры — торговцы и ростовщики!

— И что делать? Как дальше быть?

— Вот я и подумала, — проигнорировала она риторический вопрос отца, — какое я имею право, учить тех, у кого еще не погас огонь в глазах, если сама живу по ложным правилам, погрязшего во лжи общества? Путь к правде нужно с чего-то начинать. И пусть он начнется с тебя, с меня, с дяди Сережи Рудова.

В порыве отцовских чувств, Валерий Васильевич накрыл своей пятерней маленькую, с тонкими пальцами ладошку дочери. Он хотел встать и поцеловать свою Настеньку, но почему-то застеснялся присутствия жены, сидевшей рядом с отрешенным взглядом неподвижных глаз, поэтому ограничился этим жестом.

— Жилья у нас с Костей другого нет. Пустишь с мамой нас к себе в служебную квартиру? — обратилась она к отцу, переводя вопрошающий взгляд с него на мать.

— О чем речь, дочка?! Конечно же, — ответил он за двоих, нисколько не задумываясь. Мать только кивнула головой, ничего не сказав.

— Ну и хорошо. Вещей у нас с сыном не так много. Хватит и