при таком-то раскладе сил. Если Лан с Букамой попытаются спрятаться в конюшне, те шестеро доберутся до них раньше, чем они успеют затворить двери. Время замедлилось, потекло как застывший мед.

— В конюшню! И заложи двери! – бросил Лан, а рука его метнулась к рукояти. – Исполняй приказ, солдат!

Ни разу в жизни Лан не приказывал Букаме, и тот на миг замешкался, потом церемонно поклонился и хрипло произнес:

— Моя жизнь – твоя, Дай Шан. Будет исполнено.

Когда Лан двинулся навстречу нападающим, то услышал, как в конюшне с глухим стуком опустился засов. Чувство облегчения было далеким-далеким. Он пребывал в ко’ди. Он един с мечом, плавно выскользнувшим из ножен. Един с бросившейся к нему шестеркой. По утрамбованной земле глухо топали сапоги, блеснула обнажаемая сталь.

Вперед вырвался один, худой, как цапля, и Лан сделал первый шаг в боевой стойке. Время точно застывший мед. Пел серый жаворонок, и худой закричал, когда «Рассечением облаков» ему отрубило правую кисть у запястья, и Лан продолжил движение, чтобы остальные не набросились на него все разом. «Дождик на закате» до кости рассек толстяку лицо и лишил левого глаза, а рыжеволосый юнец полоснул Лана по ребрам «Черными камушками на снегу». Только в сказаниях герой выходит из схватки против шестерых без единой царапины. «Распускающаяся роза» отсекла лысому левую руку, а рыжий кончиком меча нанес Лану рану у глаза. Только в сказаниях можно в одиночку сразиться с шестерыми и остаться в живых. Лан знал об этом с самого начала. Долг – как гора, а смерть – перышко, и долгом Лана был Букама, который вывез ребенка у себя на спине. Но ради этого мига Лан жил, ради этого сражался – пиная рыжего в голову, кружась юлой и получая раны, истекая кровью и ступая по лезвию бритвы, – в танце между жизнью и смертью. Время точно застывший мед, и Лан менял позиции и приемы, но конец мог быть лишь один. Мысли были далеко. Смерть – лишь перышко. «Одуванчик на ветру» раскроил горло уже потерявшему глаз толстяку – страшная рана на лице остановила того всего на несколько мгновений, – и детина с раздвоенной бородкой, плечистый, точно кузнец, удивленно охнул, когда «Поцелуем гадюки» клинок Лана пронзил ему сердце.

И вдруг Лан понял, что стоит он один, а по всему двору валяются шесть тел. Рыжеволосый юнец судорожно вздохнул в последний раз, взрыв землю, дернул ногами, и вот из семерых людей живым здесь остался только Лан. Он стряхнул кровь с клинка, наклонился и обтер последние красные капли о чересчур дорогую куртку «кузнеца», потом четким движением, будто на тренировке у Букамы, вложил меч в ножны.

Внезапно из гостиницы высыпали люди – повара, конюхи, служанки, народ из общего зала. Все кричали, пытаясь понять, что тут за шум, и изумленно таращились на распростертых на земле мертвецов. Самым первым, с мечом в руках, выбежал Рин. Побледнев, он подошел к Лану.

— Шестеро, – пробормотал Рин, разглядывая тела. – Проклятье, у тебя и впрямь везение самого Темного.

Подбежавший Букама и опередившая его на считаные мгновения темноглазая Лайра занялись ранами Лана. Они стали осматривать его, осторожно раздвигая окровавленные края разрезов в одежде. Девушка то и дело слегка вздрагивала, но голос у нее был на удивление спокойный, совсем как у Букамы, когда она посоветовала послать за Айз Седай, чтобы та Исцелила Лана, и посетовала, что придется столько швов накладывать. Потом заявила, что с иголкой и ниткой справится и сама, отогнав Букаму, порывавшегося заняться тем же. Появилась и госпожа Аровни; она, приподняв юбки, обходила кровавые лужицы, сердито оглядываясь на трупы, замусорившие двор ее конюшни, во весь голос ругая Стражу: разбойники, видать, совсем распоясались, и злодеи не посмели бы шляться по городу средь бела дня, если б городские стражники не били баклуши. С ней громко согласилась доманийка – та самая, которая разглядывала Лана в общем зале. Ей-то, чем та была крайне недовольна, трактирщица не терпящим возражений тоном велела сбегать за Стражей, заодно подкрепив свое распоряжение тычком. Последнее в полной мере свидетельствовало о потрясении госпожи Аровни – в противном случае она никогда не стала бы так обращаться со своими клиентами. А о шоке, испытываемом всеми, говорило то, что доманийка без всяких возражений кинулась исполнять поручение. Хозяйка же теперь принялась распоряжаться, чтобы мертвецов убрали с глаз долой.

Рин переводил непонимающий взгляд с Букамы на конюшню и обратно – впрочем, он действительно ничего не понимал. Потом сказал:

— Вряд ли это грабители. – Он указал на малого, походившего на кузнеца. – Вот этот слушал речь Эдейн Аррел, когда та была тут, и ее слова ему явно по душе пришлись. Кажется, с ним был и еще кто-то из этих. – Рин качнул головой, тихо звякнули колокольчики. – Очень странно. Впервые о том, чтобы поднять знамя с Золотым Журавлем, она заговорила тогда, когда дошел слух, что ты убит под Сияющими Стенами. Твое имя привлечет людей, но, раз ты погиб, она могла бы стать эл’Эдейн. – В ответ на взгляды Лана и Букамы Рин только развел руками и торопливо добавил: – Я никого ни в чем не обвиняю. И никогда бы я не посмел обвинить в подобном леди Эдейн. Уверен, она преисполнена женского сострадания и самых благих намерений.

Госпожа Аровни крякнула, точно от удара кулаком, а Лайра еле слышно пробормотала, что этот красавчик из Арафела мало что смыслит в женщинах.

Лан покачал головой. Причем вовсе не в знак несогласия. Эдейн, если то отвечает ее намерениям, могла решить убить его, могла приказать действовать, коли слухи окажутся неверными, но даже это не причина вслух связывать ее имя с происшествием, особенно в окружении стольких чужаков.

Пальцы Букамы замерли, раздвинув края разреза на рукаве Лана.

— Куда мы направимся? – тихо спросил он.

— В Чачин, – ответил Лан после секундного раздумья. Выбор есть всегда. Другое дело, что иногда сам выбор не радует. – Придется тебе оставить Солнечного Луча. В путь отправимся с первым светом. – На нового коня для Букамы золота хватит.

— Шестерых, это надо же! – пробормотал Рин, с силой вгоняя свой меч в ножны. – Пожалуй, поеду-ка я с вами. Возвращаться в Шол Арбелу мне лучше не спешить. Неровен час, Сейлин Нореман станет винить меня в смерти своего мужа. Пусть все уляжется. Да и хорошо бы увидеть, как вновь развевается стяг с Золотым Журавлем.

Лан кивнул. Взять знамя в свои руки и забыть обещания, данные самому себе столько лет назад. Или, если получится, остановить ее. Так или