куда-то… Я очень уважал и ценил его как исполнителя, а он относился ко мне всегда с нежностью и уважением как к музыканту…»[50]

Когда предоставлялась возможность, Морфесси наезжал в Берлин – там жила его подруга Ада Морелли. Подтверждение тому находим, в частности, в воспоминаниях Н. Баскевича «Полгода на гитлеровской Украине и под бомбами в Берлине»[51]. Мемуарист проживал в «пансионе» некоего немца из России по фамилии Бертрам, занимавшего «большую, вероятно, барскую квартиру на четвертом этаже старого дома на Мартин Лютер штрассе, бок о бок с театром «Скала». Шесть непроходных комнат (с общей кухней и удобствами) Бертрам сдавал, причем только русским эмигрантам. Баскевич упоминает, что «жила здесь певица Адочка, подруга известного в Белграде певца Морфесси». Думается, что после прочтения этих строк уже не должен вызывать удивления (и непонимания, как у некоторых коллекционеров) тот факт, что летом 1943 года в сопровождении хора под управлением Александра Шевченко Морфесси осуществил ряд записей для германской фирмы «Полидор»[52] – это его последние пластинки. С уверенностью можно утверждать, что эти записи были осуществлены в Берлине. Запись состоялась 21 июня 1943 года с 9 часов утра до половины второго пополудни.

Журналист Николай Лихачев (он же Андрей Светланин, впоследствии главный редактор журнала «Посев»), посетивший Германию в составе «группы журналистов Северных областей», писал: «При посещении одного из отделений министерства пропаганды в Берлине мы слушали записанные на граммофонные пластинки русскую музыку, старинные русские песни, кавказские национальные напевы, прелестные романсы Лещенко и Морфесси. Выпуск таких пластинок для освобожденных областей сейчас увеличивается».

Кроме того, в годы войны Юрий Спиридонович по нескольку раз посещал Прагу, Варшаву и столицы других оккупированных нацистами государств, где при случае выступал перед русской (и не только) аудиторией. Певица Варвара Королева вспоминала: «Юрия Морфесси я встретила в Праге в 1943 году. Я приехала давать там концерты. А Ю. Морфесси пел там раньше меня. Потом, после конца войны, в лагере для Д. П. в Фюссене, под Мюнхеном, опять встретила Ю. Морфесси. От этого былого красавца и замечательного певца ничего не осталось. На сцену вышел старик. Но фрак он носил по-старому – хорошо…»

По информации одесского публициста В. М. Гридина, осенью 1943 года в берлинской газете «Новое слово» было помещено объявление о «розысках Юрия Морфесси и Пашки Троицкого для работы в ресторане “Медведь”». Состоялся ли ангажемент артистов, доподлинно неизвестно[53].

О пребывании Ю. Морфесси в Праге – уже весной 1944 года – вспоминает в своих мемуарах Н. Е. Андреев:

«В начале 1944 года в протекторате оказалось довольно много русских, очевидно, пропустили составы с беженцами или с остарбайтерами. Весной был устроен грандиозный концерт. Меня поразила публика. Присутствовали, конечно, гестаповцы и всякие официальные немецкие лица, но их было немного, а примерно тысячи две слушателей были все сплошь русские.

Очень много пели: выступал Печковский, знаменитая певица Варвара Королева… Но больше всего поразил Юрий Морфесси. Он всего за несколько дней до концерта приехал из Берлина и в парикмахерском салоне Васильева громогласно рассказывал, как бомбят Берлин и как он оттуда бежал: “Берлина больше нет”. Даже Васильев вполголоса сказал ему: “Может быть, лучше не говорить такие слова, а то очень многие немцы понимают по-русски”. Морфесси, знаменитый бас, у него есть и свои песенки, цыганские песенки Морфесси, а в тот раз он вдруг спел “Шумел, горел пожар московский” – довольно неожиданный выбор – и когда он спел слова: “Зачем я шел к тебе Россия, Европу всю держа в руках!”, зал просто ахнул: это была полная аналогия с тем, что сделал Гитлер, – попер на Россию, держа всю Европу в руке. Кто-то рядом со мной обернулся и говорит: “Это что, намек?” По-видимому, не один он так понял пение Морфесси, поняло и гестапо. В салоне Васильева передавали шепотом новости: Морфесси предложили немедленно уехать в Австрию, в Вену, а Вену в тот момент страшно бомбили. Он там не погиб, но это была явная месть гестапо за неуместный выбор песни».

Схожие впечатления находим и в работе И. Инова «Литературно-театральная, концертная деятельность беженцев-россиян в Чехословакии»: «С легкой руки Б. И. Тихановича (Борис Иванович Тиханович – известный пражский русский импресарио. – Прим, автора, М. Б.) промелькнул в Праге и ветеран русской вокальной эстрады Юрий Морфесси, некогда знаменитый петербургский исполнитель русских и цыганских романсов, песен. 29 апреля 1944 года он вместе со своей подругой, посредственной молодой певицей, дал в большом зале пражского радио “Весенний концерт”. Публика благосклонно отнеслась к выступлению гастролера и его подруги, партнерши Ады Морелли, а вот второй, организованный русским “опорным пунктом” концерт Ю. Морфесси кончился для артиста плачевно. С большим подъемом и соответствующей жестикуляцией спел он песню “Зачем я шел к тебе, Россия, Европу всю держа в руках!” На следующий день двое сотрудников гестапо подняли перепуганного Морфесси с постели и доставили его в агентство Тихановича. К счастью, Борису Ивановичу удалось убедить гестаповцев в том, что Морфесси пел якобы старинную русскую песню и поэтому ни о какой идеологической провокации не может быть и речи. Это избавило певца от ареста. Гестапо ограничилось тем, что посадило Морфесси и его подругу в поезд и выслало в Вену»[54].

Женя Шевченко

А вот что вспоминала в своих подготовленных для печати, но до сих пор не опубликованных воспоминаниях певица Женя Шевченко: «Однажды на гастроли приехал легендарный Юрий Морфесси. Выступал он редко, но я о нем слышала от родных, и для меня было большим счастьем попасть на концерт знаменитого артиста. Он вышел на сцену в русском костюме: малиновая косоворотка, широкие штаны и сафьяновые сапоги. Голос был уже, разумеется, не тот, что раньше, когда имя Морфесси гремело в России и Франции, но мастерство осталось прежним. Остался прежним и его чарующий, “со слезой”, бархатный баритон. Боже, как пел этот мастер! Когда он заканчивал свой коронный “жестокий” романс “Я помню вечер” -

В углу от горя рокового

Рыдал я, жизнь свою кляня,

И только с неба голубого

Луна светила на меня

– казалось, что вместе с героем романса, безутешно скорбевшим о смерти любимого существа, рыдал и весь зал… Даже седовласые дамы, давно забывшие утехи молодости, утирали платочками глаза. Я же, шестнадцатилетняя девушка, еще не познавшая бурных “взрослых” страстей, не выдержала и пошла за кулисы. Тетка последовала за мной. Мне хотелось сказать артисту что-то очень