Там, у линии охраны, ее и нашел Мика. Подошел, держа руки в карманах и втянув голову в плечи. Как вопросительный знак. Как извинение.

Она молча протянула ему свою сигарету. Он принял и затянулся.

– Ты первая. Я и так слишком мало тебя слушал.

Она покачала головой.

– Сейчас меня будет слушать половина мира, мне на сегодня хватит. Давай ты.

Он потоптался с ноги на ногу, а потом неловко коснулся ее руки пальцами.

– Отойдем?

Подальше от территории, на плохо освещенном безлюдном пятачке, Мика исповедался.

– Он меня искал. Все это время искал. К нему пришли в самом начале. Ну, знаешь, свои. Сказали, вывезут на время в безопасное место, чтобы переждать. Он отправил маму с сестрой, а сам остался. Поехал в школу, потом в городе меня искал. Сказал, что там, у башни, в окно увидел. А я… ох, Алиса…

– Я знаю. Знаю.

– Я забрал машину, чтобы тебя вывезти. Там была семья. Двое малышей. Я по ним стрелял.

– Ты стрелял поверх голов.

– Я мог выстрелить. Думал, что выстрелю, если придется. Но я бы тебя не вынес на руках из района, понимаешь? Я бы не смог так далеко сам. Он все это видел. Говорил про это, а сам плакал. Обнял, представляешь? За десять лет впервые обнял. А я стоял и думал: «Это же твой мир, папа». Он же меня готовил к такому миру. «Не плачь. Будь мужчиной. Дай отпор. Преодолевай трудности. Закаляй характер. Защищай своих любой ценой». А без этого как будто мимо смотрел. Я думал, если я справлюсь тогда с кошкой… если все сделаю… что он на меня по-другому посмотрит.

– Посмотрел?

– Я не рассказал. Я ему больше ни о чем не рассказывал. А он не спрашивал. Я маму попросил меня в школе в танцевальный кружок записать. В старших классах пошел учиться танго. Потом сам стал инструктором. Ездил по красивым местам и танцевал с красивыми людьми. За семейным ужином перед сослуживцами не похвастаешь, что сын у тебя ногами красиво крутит. А я рад был, что ему похвастать нечем. Я думал, что сделал все, чтобы не быть, как он. Нет во мне ничего от него, нет меня в его мире. А потом…

– Потом война.

– Я хотел, чтобы никто больше не страдал. Я хотел, чтобы больше не было люков. Ты понимаешь? Ты ведь понимаешь?

«Только я и понимаю», – хотела сказать Алиса. Все эти дни – все эти годы Мика спасал кошку. Так же, как она спасала Ави. На самом деле никого уже нельзя было спасти.

– А потом я убил человека, – сказал Мика.

Алиса вздрогнула. Недокуренная сигарета обожгла пальцы. Окурок упал под ноги.

– Тогда, в башне. Когда я вас нашел, тот парень… ему досталось, но он был еще живой. Я забрал автомат, но я из него не умею. Только из пистолета. А у него еще кобура на поясе была. Он просил. А я был в ярости. В голове билось, что если бы вместо меня был мой отец, с тобой бы такого не случилось. Отец бы тебя защитил. Отец бы нашел тебя первой. Он бы защитил вас всех, он бы сделал все, что нужно, чтобы вас – тебя, Маки, Ивану, госпожу Марию, – сберечь. Отец бы в него выстрелил. А я – сын своего отца. Я так думал, когда забирал эту чертову машину. Я так думал, когда ждал у твоей койки, чтобы ты очнулась. А потом… потом он меня обнял. И знаешь, что он сделал, Алиса? Он заплакал. Он заплакал и просил прощения. Я ведь думал, что стал таким, как он. Думал, что он, в конце концов, оказался кругом прав, что так и надо, с самого начала только так и надо было. А оказалось, что я вообще не знаю, какой он. Я шестнадцать лет с ним в себе воевал. С кем я воевал?

Второй окурок упал рядом на землю. Мика всхлипнул. Алиса потянулась к нему, обняла за плечи, прижала к плечу и долго неумело гладила по голове. Новенькая рубашка, которую Стэн где-то нашел для нее, промокла. Плечу было жарко. Мику трясло. У Алисы в ушах начало шуметь. На этот раз она встретила знакомый гул без сопротивления, с одним только удивлением: надо же, опять. А она думала, что все закончилось, когда она вспомнила про Ави.

– Элис! – раздалось со стороны шатра.

Она знала, что сейчас их снова разлучат. Раз за разом их разлучают, и она снова и снова говорит себе, что это ничего, что все будет иначе в следующий раз, все можно будет переиграть завтра, но завтра не наступало никогда, было одно только вечное сегодня, зацикленное, как обрывок пленки со старой кассеты, который гоняет по кругу один и тот же фрагмент песни.

Что они тогда пели – пьяные, радостные, веселые за пятнадцать минут до того, как ничего больше не будет прежним для нее и ничего не будет никогда для него? Она учила их русским песням, они с лету подбирали аккорды и, не понимая слов, подпевали ей про мертвый месяц, который освещает путь, и звезды, которые давят на грудь.

Гул в ушах нарастает. Алиса снова слышит крики, пока еще вдалеке. Слышит выстрелы, чует тонкий запах гари. Мика вздрагивает в ее объятиях. Она уже знает, что случится. Она знает, что их снова настигнет пламя.

Когда слышится звук разрывающегося стекла и палатки вспыхивают от разрывающихся коктейлей Молотова, тело Алисы точно знает, что делать. Она толкает Мику, опрокидывает на землю и кидается следом: как в море, как в могилу. Закрывает его своим телом. Шепчет:

– Прости меня, прости, пожалуйста, прости, прости, прости…

Яркие вспышки режут глаза. Алиса жмурится, но в последний момент перед тем, как потерять сознание, видит высокую темную фигуру на фоне белого пламени.

Ави машет ей рукой на прощание и говорит:

– Ты не виновата. Ты ни в чем не виновата.

Снова больничный запах.

Снова белые стены.

Снова налитые свинцом веки.

Вместо музыки – голоса.

Алиса заморгала, силясь открыть глаза, и над ней раздалось радостное:

– Русская, бре!

– М-маки.

– Сейчас, сейчас. Водички. Подожди.

Губ коснулась прохладная гладкая кромка пластиковой чашки. Вода, отдающая химическим привкусом белградского водопровода, была, наверное, самой вкусной в жизни Алисы. Потом лба и щек коснулась влажная ткань. Если бы Алисе было, чем плакать, она расплакалась бы от нежности этого прикосновения.

Алиса разучилась думать хоть о чем-то в жизни как о своем. Своя страна. Свой город. Своя квартира. Все было взаймы, всем она пользовалась по щедрости тех, кому это на самом деле принадлежало. Даже профессия, за которую она держалась, даже когда тело перестало быть своим. Сейчас, глядя снизу вверх на три лица, которые склонились над ней, она подумала: «Свои». Выпитая вода немедленно выступила на ресницах, и она не успела утереть ее рукой, Марко спешно провел влажным полотенцем – по лицу.

– Ну слава богу, очнулась. Мы тебя тут заждались.

– Сколько я…

– Почти сутки, русская. Врач говорит, что ты, бре, титановая.