Молдавия показалась Босковичу «чрезвычайно красивой», но заброшенной и невозделанной, «подобно пустыне». Однажды путешественники увидели в отдалении всадника, но он скрылся, едва завидев их, опасаясь, что турецкий эскорт отберет его лошадь (именно это турки и собирались сделать). Боскович узнал, что греки-фанариоты, занимавшие пост молдавских господарей, покупали свою должность в Константинополе, а затем старались возместить расходы «любым способом, грабя, вымогая, отнимая имущество» у своих подданных. Верный сын века Просвещения, Боскович возмутился «жестокому деспотизму» в «угнетенной стране». Тем не менее он был польщен, когда господарь Григорий Калимаки лично пригласил его в гости: «…он сказал, что уже знал меня понаслышке и что ему очень приятно узнать о моем проезде через Яссы». Господарь почтил заезжую знаменитость, предложив Босковичу кофе и сладости. «Я был искренне удивлен, — писал Боскович, — никоим образом не ожидая такой изысканности в подобном краю», не предполагая, что «литератор» вроде него мог рассчитывать на «отличный прием в краю невежества и варварства»[454]. Приятная неожиданность подразумевала, что Молдавия связана с Литературной республикой и там почитают ее светил.

Такая, второсортная, причастность к цивилизации была еще очевиднее в Польше, как ее увидел Боскович. На польской Украине он оказался почетным гостем Станислава Понятовского, чьи владения были отделены от оттоманской Молдавии лишь Днестром. Его сыну Станиславу Августу было суждено стать следующим королем Польши, но Боскович превозносил отца, «чей гений известен всей Европе». Такой репутацией Понятовский обязан «Карлу XII» Вольтера, бывшему настоящей библией во всем, что касалось Восточной Европы; помимо прочего, в этом сочинении описывались военные и дипломатические достижения Станислава на службе у шведского короля в начале столетия. Теперь же Боскович восхищался образцовым городом под названием Залещик, который Понятовский возвел в своих владениях. Апартаменты Босковича в недостроенном дворце были «наиудобнейшим помещением, меблированным согласно обычаям развитых европейских стран, до которых мы наконец добрались и где мы вновь свободно вздохнули после столь далеко простиравшегося отсталого варварства». Оттоманская Европа была «неразвитым» краем, но и Польша тоже еще не принадлежала к «развитым европейским странам». Боскович отметил немецких колонистов, выписанных с целью «поощрить многие искусства и ремесла, которые в Польше пребывают в чрезвычайном забвении». Очевидно, что для Босковича Залещик олицетворял лишь возможность развития цивилизации в Польше, и эта возможность, даже более чем прямая убежденность в варварстве местных жителей, определяла в XVIII веке представления о Восточной Европе. Тем не менее, сообщая, что за ужином во дворце он встретил «всех развитых людей, какие только имелись в округе», их «развитие» Боскович оценивал весьма критически[455].

Споткнувшись в Болгарии на грубой лестнице, Боскович прохромал через всю Восточную Европу и. ко времени своего приезда в Польшу был уже серьезно обеспокоен: «Моя нога становилась все хуже и хуже, и на ране начало выделяться какое-то черное вещество, вызвавшее подозрения на гангрену». Затем уже в Залещике рассеянный профессор свалился в «нечто вроде большого колодца», имевшего какое-то отношение к местной образцовой мануфактуре. Это добавило к старой ране еще и ушиб икры, так что Боскович теперь почти не мог ходить. Его поскорее отвезли в иезуитскую коллегию в Каменец-Подольский, где среди своих братьев по ордену он надеялся получить квалифицированную медицинскую помощь.

Словом, Босковичу пришлось отказаться от поездки в Санкт-Петербург и провести некоторое время в Варшаве, восстанавливая силы. Разочарование в надежде найти в Каменце хорошего доктора лишь подвело итог путешествию, во время которого его собственные жалобы вместе с постоянными слухами о чуме превратили Восточную Европу в территорию бедствий и болезней, не сдерживаемых никакой медициной. «Но даже и там», еще в Болгарии, философски заметил Боскович, «больные могут поправиться, а могут и умереть, и люди, как и везде, стареют»[457].

Однако последнее слово о восточноевропейских болезнях осталось за миссис Портер, которая «с безразличием» бросила несчастного Босковича в Залещике («Саличик» в ее написании), несмотря на возможную гангрену, и покинула владения Понятовских, отправившись осматривать поместья семьи Чарторыйских:

Эта сцена очень ярко отражала отношения между Западной Европой и Европой Восточной. Голландская дама стояла, пока коленопреклоненные поляки целовали ее платье в знак почтения, которое легко можно было принять за выражение покорности. Пока они склонялись перед ней, она пользовалась случаем, чтобы изучить их волосы на предмет пресловутого колтуна. Эта болезнь даже больше, чем «очень идущие им польские костюмы», выдавала в них поляков, подтверждая их варварскую сущность медицинскими фактами, — варварство было кровью начертано на их головах. В данном случае западноевропейский взор выказывал непревзойденные чудеса проницательности, и анализ цивилизационный оказывался неотличим от анализа клинического. В конце концов миссис Портер добралась до Голландии: «Мне казалось, что я в раю, так я обрадовалась, попав в Голландию, — я восхищалась окружавшей меня чистотой, и тем более поражалась ей, что провела много месяцев в краю, находящемся в состоянии совершенно противоположном».

В Варшаве Боскович гостил у Понятовского-младшего, будущего короля, и настолько заинтересовался польскими делами, что написал «Essai politique sur la Pologne», изданное в Париже в 1764 году, в тот самый год, когда в Польше выбирали нового короля. К тому времени Боскович уже вернулся в Рим, издав там технический трактат об осушении Понтинских болот. В тот же самый год он переехал в Милан, основав и возглавив там новую астрономическую обсерваторию, снабженную новейшими инструментами. Завистливые собратья-ученые начали строить против него козни, и в 1773 году обвинения в завышенных затратах вынудили его уйти в отставку. В тот же несчастливый для Босковича год пПапа распустил орден иезуитов, с которым он себя отождествлял, и ученый остался «почти сиротой»[459]. Следующие десять лет он провел в Париже, занимаясь исследованиями по заказу королевского флота и издав французский перевод своей поэмы («Les Eclipses») с посвящением своему новому покровителю Людовику XVI. В 1782 году он вернулся в Италию, чтобы следить за изданием в 1784 году своего собрания сочинений, включавшего и «Дневник путешествия из Константинополя через Польшу».