Проклятая кровь клеймит плоть. У Дольфа, кстати, был жуткий сколиоз, искривление позвоночника и одна лопатка больше другой. Скажешь, на мне нет клейма? А это красное пятно, невис, в полморды, от которого прохожие на улице шарахаются?

Плюс — я альбинос. Сочетаньице кого хочешь подкосит.

И между прочим, я тебе не говорил, но в пятом классе, когда я ещё учился в другой школе, мне пластику делали. Пересадку кожи, всё такое. У моих предков бабла куры не клюют, клинику они выбрали шикарную, пересадку сделали здорово, без шрамов почти, безо всего. Я тогда месяц ходил — на свою рожу радовался. А потом оно снова проступило. Уже на новой коже. И никто из врачей не может дорубить, в чём тут дело.

Потом — чёрные родинки. У меня две штуки. Одна под глазом, ты знаешь. А вторая на животе, ты не знаешь. Если проткнуть родинку на нормальном человеке — потечёт кровь. Из моих ничего не течёт, чем я в них не тыкал. Ты знаешь, Тошка, я себя не жалею, ты сам говорил, что я экстремалыцик. Я в ту, что на пузе, воткнул раскалённую иглу, сантиметра на полтора, как в этом трактате говорится. Больно было ужасно, но кровь не потекла. Ни капли.

И самое гадкое… даже не знаю, писать об этом или нет… Была не была! Значит, самое: взгляд, противный природе. Некроманты бисексуальны, нормально выражаясь. Только ради бога никому об этом не треплись, а то у меня вообще никакой жизни не будет. Я ничего такого, конечно, не делал, честно, но я иногда такое думаю, что признаться стыдно, Тошка. Ей-богу, не о тебе, но…

Ну вот. Вряд ли ты теперь захочешь со мной разговаривать. Но я очень хотел написать честно. Мне это самому ужасно не нравится, но я ничего не могу поделать. Кровь. Мне снятся кошмары, Тошка. И когда я читал те «Записки», я очень хорошо понимал, что Дольф имел в виду, когда говорил, что его Дар жжёт.

Иногда делается как-то непонятно, даже не описать сразу. Будто кровь вскипает, я тогда каждый сосудик чувствую, как раскалённую проволоку внутри тела. Вены вообще горят, будто по ним кипящий спирт течёт. Но это не больно, а как-то странно. Даже приятно.

Ты, скорее всего, мне не поверишь. Будешь читать и думать, что я рехнулся, целыми днями вися в Сети или сидя в библиотеке. Но это правда, Тошка. Мне бы, может, и не хотелось, чтобы это была правда, но факты, факты. Меня всё время тянет вечером выйти на улицу, а если я выхожу, делается так страшно, что кровь стынет в жилах буквально. Через день после драки с тем хмырём я так вышел. Было уже часа два, на улицах тихо и пусто, воздух пахнет как-то особенно, и мне было никак домой не уйти. И всё время было такое чувство, что кто-то смотрит в спину, но не противно, а как-то… не знаю, как сказать. Какая-то тягучая сладость, как от эрекции, что ли, только во всём теле, особенно — в грудной клетке. Ты думаешь, дурость, да? Но я его видел, Тошка!

Высокий, очень бледный. Такое лицо… Волосы чёрные и глянцевые, шикарная грива, чуть не по пояс, но не как у хиппи или у поп-звезды какой-нибудь, а чистейший такой чёрный каскад. И в чёрном бархате, а на чёрном — белое кружево. Безумный костюмчик, но на нём не казался безумным. Он мне поклонился, Тошка!

Не кивнул, нет! Он рукой и волосами чуть асфальт не задел. А потом поднял голову, посмотрел — а глаза у него были тёмно-красные… нет, не так. Глубокие, светящиеся и красные. Скажешь, линзы? Видел я линзы.

Я убежал. Я никогда в жизни так не бегал, Тошка. У меня чуть сердце не выпрыгнуло. Мне было дико страшно, но я понимал, что убегать нельзя, а почему нельзя — не понимал. Я потом сидел у себя в комнате и плакал, а почему — не знаю.

Зато я знаю откуда-то, что этот… как его назвать… прохожий, скажем, вампир. Вдобавок, по-моему, до дури похож на Оскара, как его Дольф описывает, хотя это уже и отдаёт полным бредом. Ему уже лет восемьсот должно быть… Дьявольщина! Я сейчас думаю, что надо его найти.

Если я ни в чём не ошибаюсь, он найдётся, кто бы он ни был.

Тошка, я всё понимаю. Каждый псих орёт, что чувствует не так, как все, и видит то, что скрыто от других, но я и правда вижу. Мне, скорее всего, никто не поверит. Только ты, может быть… я тебя считаю своим единственным настоящим другом, Ириска не в счёт.

Книги по некромантии продаются на каждом углу. Они нынче в моде, каждый норовит чёрный балахон напялить и выпендриваться. Я в Сети сайт видел «Некромантия и чёрная магия», зашёл на форум и точно убедился, что большей концентрации самовлюблённых идиотов в одном месте нигде не найдёшь. Но они могут читать эти трактаты, рисовать пентаграммы и петь заклинания до посинения — ни пса драного у них не выйдет.

Поэтому наука и считает всё это блажью. Дело в том, что, как я понял, для того, чтобы оно заработало, нужен этот Дольфов Дар. А встречается он нынче жутко редко. Хотя, наверное, и раньше — не намного чаще. Но у меня он есть.

Мне страшно, Тошка. Страшно, но я намерен начать учиться. Я ведь ещё знаешь, о чём думаю?

Дольф писал, что при его папашке пуд муки стоил ползолотого. Пуд — это шестнадцать кило. Муки. А ползолотого — это двести восемьдесят кредов примерно на нынешние деньги. Ну как оно? Плюшку с маком в цивильном месте не купишь, не то что… Он писал — жуткая дороговизна, но что ж тогда у нас сейчас?

Гроши он нищим не бросал… Наши политики бросают, ещё как. Не те гроши, конечно, но ведь смысл тот же, если ты меня понимаешь. А станешь новости по ящику смотреть, так непременно нарвёшься на какую-нибудь прелесть, от которой блевать потянет.

Террористическая группировка «Честные Сыны Междугорья» взяла на себя ответственность за взрыв в подземке, где накрылись почти шестьдесят человек. Требуют отставки президента, ага. Вооружённые столкновения на южной границе. Винную Долину снова бомбили эти гады из Перелесья, два города разнесли в мелкие дребезги. Серебро из Голубых Гор вагонами за кордон уходит заодно с алмазами с Зелёной реки, нефтью и никелем. Круто, да?

Жандармерия, ментура, всем известно, заодно с уголовниками: и отмажет, и посадит кого угодно, были бы бабки. Дня не проходит, чтобы чего-нибудь не вышло: то ухлопают кого-нибудь, то самолёт упадёт, то ещё какой-нибудь геморрой в нашем бардаке… А всем этим государственным мужам — все до лампочки, на всё начхать, лишь бы карманы набить потуже. Вино, женщины и песни, блин… Да кто из них капелькой крови пожертвовал бы за чьё-то постороннее благополучие! Они пустую скорлупу пожалеют, для себя живут, гады.

Тошка, скажи, что я ненормальный. Я хочу всё это изменить.

Если я прав, а я прав… Если мой Дар хотя бы наполовину такой же сильный, как у Дольфа… Тошка, знаешь, мне-то будут служить не чучела волков и не скелеты в доспехах. Ты приколись, чего можно сделать! Консерванты и формалин — труп не разлагается, и ты в дамках. Можно пластик в сосуды закачать. Кости сталью анодировать. Смонстрячить кошмар какой-нибудь невообразимый из кусков жмуров хирургическим путём, потом поднять… А компьютеры, а голосовые реле, а… ну да что! Ещё много чего придумается.

Они ещё его ненавидели! Он ради них себя жёг, а они… Но ты представь, как теперь любили бы, с современными-то возможностями, с нашими СМИ замечательными, с пиаром, со всем этим делом! Ну Дольф, может, и не стал бы заморачиваться, типа, из гордости — но я стану. И уж меня-то будут просто обожать. Боготворить. Как всех этих козлов, которых по ящику раскручивают, только больше.