– И? – заметно напряглась Мэйлин. – Что сказали?

Эмма остановилась, переводя дух перед решающим прыжком.

– Сказали, что рак. Опухоли на обоих яичниках. То, что до сего момента было непонятно чем, теперь стало раком. Сдается мне, шрамы от лапароскопии теперь сладким медом покажутся – грядет операция посерьезнее.

Мэйлин застыла на своем месте. Словно Эмма была медузой Горгоной из древнегреческой легенды. Конечно, никакой медузы никогда не существовало, но эффект от только что сказанных слов оказался куда сильнее, чем смертоносный взгляд.

– Ну, что ты, – подаваясь вперед, зашептала она. – Все не так страшно. Мне сказали, что такое бывает у одной из ста тысяч женщин, и почти семьдесят процентов от этого числа выживают. Если сделать операцию вовремя, то можно…

– Эмма, ты умираешь? – беззвучно, одними губами, спросила Мэйлин, и ее глаза наполнились слезами. – Скажи, что ты не умрешь, пожалуйста. Скажи, что ты останешься жить.

– Конечно, конечно, я непременно выживу. Я ведь еще молода и полна сил, и к тому же, совсем не собираюсь покидать вас, – чувствуя, что тоже начинает плакать и ненавидя себя за это, затараторила Эмма. – Со мной все будет в порядке. Что может пойти не так?

– Все уже пошло не так, – глотая слезы, затрясла головой Мэйлин. – Ты не должна так страдать.

– Никто не должен, – согласилась Эмма. – Никто не должен, но выбирать не нам.

– Да перестань ты быть такой рассудительной! – отчаянно потребовала Мэй. – Даже мне это уже надоело! Сколько можно?

– По-другому не получается, – пожала плечами Эмма. – Я уже однажды разыграла трагедию из-за бесплодия. Знаешь, сейчас я думаю о том, что с этим вполне можно было жить.

Мэйлин закрыла лицо руками и закачалась – точно так же, как раскачивалась сама Эмма еще днем, сидя на скамейке у дороги. Эмма поднялась с кровати, перебралась ближе к подруге, а потом обняла ее за плечи и прижала к себе.

– Не плачь, – ласково попросила она. – Пожалуйста, не плачь. Будут еще у тебя в жизни моменты, когда слезы тебе пригодятся, но сегодня не такой день. Со мной все будет отлично.

Что всегда удивляло в Мэйлин – ее способность переключаться и брать себя в руки. Вот и теперь она довольно быстро пришла в себя, отдышалась и стерла с лица мокрые дорожки. Это было кстати – скоро должна была вернуться София, и такие расстроенные лица ей видеть было ни к чему.

– Прости, – севшим голосом извинилась она. – Вообще, было бы лучше, если бы утешала сейчас я, а не ты. Все-таки самое страшное выпало тебе. Но, Эмма, как мне хочется сейчас кого-нибудь убить за то, что происходит с тобой!

– Мне тоже хотелось обвинить кого-нибудь, но никто кроме самой себя на ум не приходит, – улыбнулась Эмма. – В конце концов, даже я в этом не виновата. Остается только принять все, как есть.

– Ты уже сказала Мартину? – поднимая на нее все еще красные глаза, спросила Мэй.

– Нет. К своему счастью, Мартин придет только завтра. Вот тогда и скажу.

– Я не представляю, что с ним будет.

Представлять было особо нечего – трусливость Эммы взяла верх, и она все испортила. Они встретились в обеденный перерыв, когда Эмма выскользнула из рабочего цеха на полчаса. Они уселись прямо на улице, выбрав себе пустовавшую беседку, примыкавшую к одной из детских площадок. Мартин принес свой обед, Эмма взяла с собой свой. Они сидели рядом, и какое-то время просто молчали. Только сейчас, поняв, что может все потерять, Эмма стала видеть и чувствовать, как прекрасны обычные будни, в которых прослеживались устоявшаяся закономерность и неторопливая уверенность. В их взаимном молчании было что-то до жуткого близкое и приятное, и это Эмма ценила едва ли не больше всего остального.

Как и все хорошее, эти минуты подошли к концу. Мартин свернул бумагу, в которую был завернут его обед, а затем повернулся к ней.

– Когда твой следующий выходной?

Эмма уже знала, куда он клонит – его провести было невозможно, учитывая, что идея пройти обследование принадлежала именно ему.

– Ты же знаешь, что послезавтра, – нехотя выдавила она.

– С визитами к врачу проблем нет? Я имею в виду, ты делаешь большие перерывы. Два дня – это очень много.

– Не так уж и много.

– Ну, да, к примеру, для биопсии нужно ждать несколько дней, прежде чем они выдадут тебе результат. Хотя, я слышал, что для некоторых людей и за отдельную плату биопсию проводят в пределах получаса.

– Толку-то от этой скорости. Все одно.

Он коснулся пальцами ее подбородка – всего лишь прикоснулся, не пытаясь схватить или поднять ее лицо, но Эмма послушно посмотрела ему в глаза.

– Что случилось? Ты ведь получила ответ?

– Давай вначале поговорим о тебе, – не особо надеясь на успех, попросила она.

Мартин почти неуловимо отшатнулся от нее, и Эмма поняла – он все уже знает. Говорить было незачем. Наверное, осталось только уточнить.

– Будет операция, – теряя голос, только и сказала она.

– Опухоль?

Она кивнула, потому что говорить ей уже не хотелось.

– Ты сказала маме?

Она потрясла головой.

«Я пыталась, но она не взяла трубку. Она, наверное, была в другом месте. Не может быть, чтобы не услышала. Но, Мартин, так даже лучше. Иначе я стала бы рыдать ей в трубку, перепугала или разозлила бы ее своими слезами и соплями. Зачем такое нужно? Зато у меня было время все переосмыслить и набраться смелости. Когда бы я все это успела, если бы смогла дозвониться?».

Неизвестно, удалось ли ему понять ее, но Мартин вздохнул и начал тихо рассказывать о том, что было у него на работе. Эмма благодарила его за то, что он избегал эмоций и держался спокойно – меньше всего ей хотелось сейчас кого-то успокаивать.

Он говорил о своих буднях, о мелких недочетах подчиненных и о том, во что они выливались, и Эмма честно старалась все это представить, отвлекаясь от своих невеселых мыслей. Вникать в его жизнь было куда проще, чем думать о своей. И Мартин, словно ему об этом было известно, продолжал говорить, выкладывая ей все в подробностях и ярких красках. Он смотрел куда-то вперед и старался вообще не шевелиться, и только эта застывшая осторожность говорила о том, как сложно ему дается каждое слово.

– …получается, что мне пришлось немного переработать вчера вечером. За эти сверхурочные мне, конечно, никто платить не будет – со стороны все выглядит так, словно мы сами виноваты. Парни, конечно, тоже немного расстроились. Да и секретарь тоже порядком… понервничал, – монотонно, видимо, уже утомившись от разговоров, продолжал он. Казалось, что он и сам перестал придавать особое значение тому, что говорил. – Но зато отдельный выходной у меня все-таки будет. Выберу, пожалуй, послезавтрашний день. Поеду с тобой в клинику, а оттуда вместе отправимся к твоей маме. Потому что дальше тянуть уже нельзя.