class="p1">— То есть, ты… ты хотел меня. Всё это время.

— Руни, я хотел тебя с момента нашей первой встречи. С тех пор, как ты кричала на трибунах первого матча Уиллы, и она забила, а ты улыбалась и плакала. Твои волосы наполовину выбились из косы, глаза покраснели, и ты кричала от радости. Ты была такой прекрасной и живой, бл*дь, а у меня было такое чувство, будто меня долбанули по башке. Ты пугала меня до чёртиков тем, как много ты… чувствовала, как много ты говорила и выражала так свободно. Я понятия не имел, что делать с тобой, кроме как хотеть тебя. Беспомощно. И безнадежно, думал я долгое время. Так что я пытался сделать всё возможное, чтобы прекратить это.

Я сокращаю расстояние между нами, оседлав его колени. Он тёплый и крепкий, от него пахнет красками, потом и его древесным мылом, и я закрываю глаза, чтобы запомнить этот момент, пока утыкаюсь лицом в его шею. Потому что я не хочу этого забывать.

— Я бы очень хотел узнать, что сейчас происходит в твоей голове, — натянуто говорит он. — Ты нервирующе тихая по твоим меркам.

Я тихо смеюсь.

— Я чувствую себя очень, очень польщённой. И очень, очень возбуждённой.

Его голова резко дёргается. Он хмуро смотрит на меня.

— Т-тебе это нравится? Что я рисовал тебя?

— Да, — шепчу я. Моя ладонь скользит по его животу и приподнимает его футболку. — На самом деле нет. Не нравится. Я люблю это.

Весь воздух вырывается из его лёгких, пока моя ладонь прикасается к его тёплой коже и дорожке мягких тёмных волосков, уходящих под джинсы.

— Подожди, ты ещё не видела, что я рисовал.

— Ты рисовал меня? — меня накрывает озарением. — Вот почему ты не мог продавать свои работы. Не было у тебя творческого тупика, обманщик ты этакий.

Он улыбается.

— Ну у меня был своего рода творческий тупик. Я не мог рисовать то, что мог бы продать. Я мог рисовать лишь женщину, которую не мог получить, в такой манере, которую я бы никогда ни с кем не разделил.

Я сползаю с колен Акселя, затем он медленно встаёт. Он снимает драпировку с холстов, сложенных у стены, оставаясь спиной ко мне, а потом разворачивает один и показывает мне.

Это невероятно трогательно, не только потому что это я, но и потому, что это шанс испытать то, как Аксель видит меня. А ещё это поразительно точно, ведь он нарисовал это до того, как увидел меня голой. Мои маленькие груди, изгиб живота, длина моих бёдер и лодыжек.

Меня… затапливает томление от того, какой любимой я себя чувствую. Я обвиваю его руками, прижимаюсь грудью к его спине и нежно опускаю голову между его лопаток.

— Я люблю это.

Он кладёт ладони поверх моих, крепко прижимая их к своему телу.

— Правда?

— Очень сильно, — я вздыхаю, пока мои ладони бродят по его животу. — Можно? — когда он кивает, я запускаю пальцы под пояс его джинсов, ожидая наткнуться на его боксёры-брифы…

Я ахаю.

— Аксель Бергман. Ты не надел трусы?

Я слышу улыбку в его голосе.

— Эти джинсы странно ощущаются с нижним бельём.

Из моего горла вырывается довольное мычание, и я опускаю руку ниже. Он хрипло выдыхает, когда я расстёгиваю первую пуговицу, затем следующую, пока он, бархатно горячий, твёрдый и толстый, не оказывается в моей хватке.

— Ты подкалывал меня за то, что я отвлекалась на тебя, — шепчу я, — но мне интересно, в каком соотношении рисования и уделения внимания мне виновен ты сам, судя по эрекции в моей руке, мистер Бергман.

У Акселя вырывается стон, пока я поглаживаю его член так, как ему нравится — крепкие, медленные тянущие движения с поглаживанием головки большим пальцем.

— Это фантазия, — хрипло говорит он. — Ты здесь, пока я пишу и стараюсь не думать обо всём, что я хочу с тобой сделать. Я был твёрд с тех пор, как взял кисть.

Моя ладонь трудится над ним сильными и быстрыми движениями, а другая рука поднимается по его груди, обводя соски. Его дыхание становится прерывистым, и он выгибает спину, двигая бёдрами. Я чувствую, что в этот момент он начинает терять контроль, трахая мою руку, и в этот самый момент я останавливаюсь и сжимаю его так, как он мне показал — тугое давление прямо у головки члена.

— Ох, — стонет он. — Ох бл*дь.

Я делаю это снова, прикасаюсь к нему так, как ему нравится, чувствую, как он твердеет, как выступившая влага смазывается на джинсы, как он вздыхает и останавливает меня. Обхватив ладонью мою руку, Аксель ослабляет мою хватку на его члене, затем как попало заправляет себя в расстёгнутые джинсы. Он поворачивается и целует меня, заставляя пятиться, пока я не оказываюсь прижата к стеклянной стене студии.

— Сейчас, — говорит он между поцелуями. — На кровать. Матрас. Куда угодно.

Мы оба смеёмся, пока Аксель тащит меня с ним, закрывая за нами дверь студии, где Скугга спит на своей постельке из драпировок. Гарри где-то на улице, бродит вокруг или, может, спит в своём маленьком шалаше-конуре. Мы одни, и здесь тихо, лишь слабый свет и звуки нашего хриплого дыхания заполняют помещение.

И внезапно вся спешка и лихорадочность стихает. Руки Акселя больше не бродят по мне. Они просто покоятся на моей талии, пока он смотрит на меня.

Вчера мы не занимались сексом по моему настоянию. Я не хотела усугубить состояние его спины, ибо после нашего первого раза в палатке вроде как стало хуже. Томление ощущалось как третий человек в комнате вместе с нами, и теперь это наконец-то наступило — время и возможность для того, что мы разделили в тот день.

Думаю, мы оба слегка запыхались от этого.

Наши ладони переплетаются, пальцы танцуют. Я чувствую отсутствие наших колец, которые мы оба не носим с той ночи, когда содрали их. Вместо этого Аксель носит оба кольца на цепочке как кулон. Я смотрю на него, пока его палец поглаживает мой безымянный, и осознаю, что скучаю по своему кольцу. Я скучаю по этому маленькому кусочку металла, который напоминает мне о нашем неуклюжем и милом дне с блинчиками, закатом, бдением за скунсом и о том, как он уложил меня на кровать, придавил своим весом и целовал меня, как будто я была его. Как будто он был моим.

Когда это случилось? Когда именно я влюбилась в него? Я всегда думала, что осознание любви к кому-либо — это такой эпичный момент, грандиозный финал с