Пока они говорили, из прохода сделана была новая безуспешная попытка выломать дверь. Шум от тяжелых ударов усилил еще более бешенство ужасной женщины, кружившейся в кухне при свете газа. Вдруг она приблизилась к окну и уставилась на людей, стоявших во дворе. Ее глаза были налиты кровью, все лицо горело, волосы распустились, и она рвала их собственными руками. «Кошки! – закричала она, бросая на окно яростные взоры, – миллионы кошек! И все разинули свои пасти на меня! Огня! Огня, чтоб распугать этих кошек!».

Она стала с яростью шарить в карманах и вынула оттуда полную руку бумаг. Одна из них отделилась и полетела на деревянный пресс, стоявший под окном. Амелиус стоял близко и видел, как они упали. «Боже милостивый! – воскликнул он, – это банковские билеты».

– Деньги Зеленых бельм! – зашумели воры во дворе, – она хочет сжечь его деньги!

Сумасшедшая вернулась на средину комнаты, подпрыгнула к газовому рожку и зажгла банковые билеты. Они запылали, и она разбросала их вокруг себя по полу «Прочь!» – кричала она, грозя кулаками воображаемым кошкам. «Прочь, убирайтесь в трубу, убирайтесь в окно!» Она одним скачком очутилась у окна и запустила свои кривые пальцы себе в волосы. «Змеи! – пронзительно закричала она, – змеи впились в мои волосы. Жуки ползают у меня по лицу!» Она рвала волосы до крови, царапала себе лицо ногтями.

Амелиус отвернулся от окна, будучи не в состоянии выносить более вид ее. Моркрос занял его место, с минуту внимательно наблюдал и нашел средство закончить эту сцену.

– Кварту джину! – закричал он. – Живо, прежде чем она отойдет от окна.

Минуту спустя оловянная кружка была у него в руках, и он стучал в окно.

– Джин, тетушка Соулер! Разбейте окно и выпейте джину!

Минуту спустя пьяница преодолела свои страшные видения при виде любимого напитка. Она разбила стекло кулаком.

– Дверь! – закричал Моркрос оцепеневшим от ужаса женщинам, сидевшим за столом. – Дверь! – повторил он, протягивая руку с джином.

Старшая из двух женщин была до того поражена страхом, что не понимала его, но более мужественная младшая выползла из-под стола, бросилась к двери и вынула засовы. Когда бешеная женщина хотела броситься на нее, комната была уже полна людей, во главе которых находился сержант. Трое из них схватили безумную и связали ей руки и ноги. Когда Амелиус вошел в кухню после того, как ее отправили в больницу, пятифунтовый билет лежал на прессе, а от прочих украденных денег оставался лишь пепел на полу кухни.

После терпеливых расследований и розысков наконец слабый свет озарил таинственную смерть Жервея. Доклад Моркроса Амелиусу по окончании расследований был не более как наивная догадка.

– Во-первых, оказалось ясно, что мистрис Соулер проследила за Зелеными бельмами, когда он отнес письмо в квартиру мистрис Фарнеби. Во-вторых, она сообщила ему о деньгах, полученных Жервеем, и им вдвоем удалось отыскать его. Зеленые бельма мастер своего дела, что и доказывают банковые билеты. Мы узнали из допроса, проведенного с присутствовавшими в Сырне зрителями, что Зеленые бельма вынул полную горсть банковых билетов, когда отказались подать джин, не получивши вперед денег. Мы знаем также, что обнаружилось из слов пьяной, обезумевшей тетки Соулер, что она вырвала у него банковые билеты и старалась задушить его, после чего бросилась в кухню и заложила засовы. Наконец, банкир мистрис Фарнеби признал сохранившийся от сожжения билет за один из сорока пяти, выданных им по чеку. Это сведения, касающиеся денег.

«Желал бы я удовлетворить вас и в отношении преступления. Мы не можем ничего поделать с Зелеными бельмами. Он твердит, что не знал о смерти Жервея до тех пор, пока мы сообщили ему о ней, и клянется, что нашел деньги на улице. Нет надобности говорить, что последнее уверение ложь. Мнения разделились насчет того, ответствен ли он за убийство так же как за грабеж, или замешано здесь третье лицо. Мое личное мнение таково: старая женщина завлекла Жервея (использовав молодую женщину как приманку) в какой-нибудь дом по ту сторону реки, и там Зеленые бельма хладнокровно умертвил его. Мы приложили все старания, чтоб распутать дело, и не имели никакого успеха. Доктор не подает нам надежды на содействие тетки Соулер. Если она придет в себя, что весьма сомнительно, то умрет от болезни печени. Одним словом, я боюсь, что это будет одним из тех убийств, которые остаются тайной как для полиции так и для общества».

Описание этого происшествия возбудило интерес, появившись в газетах. Читатели, любящие вмешиваться в чужие дела, писали письма, предлагая полиции глупейшие советы. Некоторое время спустя новое преступление привлекло всеобщее внимание, а убийца Жервея изгладился из памяти публики, как и многие другие, появлявшиеся до него.

Последний сумрачный ноябрьский день подошел к концу.

Жизнь Амелиуса, не омрачаемая более ни преступлением, ни муками, ни смертью, мирно протекала в уединении, которое озарялось присутствием Салли. Зимние дни последовали один за другим в счастливом однообразии. Занятия сменялись удовольствиями. Утро было занято уроками, послеобеденное время – прогулками, вечером читали, пели, а иногда просто разговаривали. В громадном Лондоне, где соприкасаются огромные богатства с ужаснейшей нищетой, где все социальные болезни заполняют жизнь, в этом мире было одно, в высшей степени невинное и в высшей степени счастливое существо. Салли слышала о рае в небесах, куда можно было попасть лишь после смерти. «Я нашла лучшее небо, – сказала она однажды. – Это здесь, в коттедже, и Амелиус указал мне путь к нему».

Их уединение было в это время полное, у них не было друзей, и они были совершенно чужды и нечувствительны к тому, что было опасного и жалкого в их положении. Они целовались вечером при прощании и целовались утром при встрече, и не способны были с недоверием относиться к будущему. Они жили, как птицы. Никакие гости не появлялись в доме, немногие приятели и знакомые Амелиуса, забытые им, сами забыли о нем. Иногда приходила в коттедж жена Тофа и приносила своего «херувима». Иногда Тоф приносил вниз свою скрипку и скромно говорил: «Музыка помогает проводить время». И играл для молодого господина и для молодой госпожи старые французские песни. Эти маленькие перерывы служили им приятным развлечением, они не были обмануты в ожиданиях, когда кончался день, и после «херувима» и музыки наступали тишина и мир. Так проходили счастливые зимние дни. Вой ветра и холода не приносили им ревматизма, и даже сборщик податей, заглянув в этот земной рай, ушел без проклятий, оставив для Амелиуса маленькую бумажку.

Время от времени внешний мир проникал сюда в виде письма.

Писала Регина, все с тем же спокойным расположением, иногда лишь более распространялась о том, что здоровье «дорогого дяди» медленно поправляется, что ему запрещено всякое напряжение и волнение, так как нервы его сильно расстроены и он легко раздражается. «Я даже не смею упоминать при нем вашего имени, дорогой Амелиус, оно, не знаю почему, приводит его в сильный гнев. Я должна покоряться и ждать пока он опять будет самим собою». Амелиус отвечал в таком же умеренном и любезном тоне, уверял, что письма его скучны от скучной, однообразной его жизни. Он продолжал с совершенно спокойной совестью умалчивать о присутствии Салли. Оставаясь верным Регине, какое основание имеет он укорять себя за покровительство, оказываемое им бедной, осиротелой девушке? Когда он женится, тогда он может поверить тайну своей жене, и Салли будет жить с ним как сестра его жены.