Самое смешное, что метание камней из пращи оказалось действительно магией – освоить технику можно за день, а вот научиться попадать в цель…

Способов крепления пращи к руке несколько: петля на среднем пальце, на четырех пальцах сразу или на запястье. Вариантов бросков еще больше: с одного маха или с раскруткой, всей рукой или кистью, в горизонтальной плоскости или в вертикальной, с разворотом корпуса или без такового. При броске могут быть задействованы обе руки или только одна – когда на левой щит. Семен избрал для себя то, что впервые увидел вблизи: крепеж – петелькой на пальце, а бросок – с одного маха. Воспользоваться готовым орудием не удалось – оказалось, что «стандартной» пращи не бывает, каждая подгоняется под габариты пользователя. В частности, длина сложенной для броска пращи должна соответствовать расстоянию от вытянутой вперед левой руки до согнутой в локте правой.

«Обучение, точнее овладение данной магией, можно разделить на два этапа – короткий и… бесконечный. Для начала нужно „бросок" превратить в „выстрел". Чем одно отличается от другого? В гребень встающей волны „брошенный" камень входит… скажем так, с плеском. А вот „выстреленный" снаряд, попадая в воду, издает характерный хлопок, похожий на чмоканье. Если это получается, остается пустяк – заставить камень поразить мишень».

Семен оказался прав, полагая, что объяснять, как целиться и в какой момент разжимать пальцы, бесполезно – это нужно чувствовать самому. Что-то получаться у него стало лишь к весне, да и то, как сказать…

«Требуется сродниться, усредниться, расслабиться и одновременно собраться. Нужно суметь почувствовать все сразу: руку, пальцы, ремень, расстояние, траекторию, камень. Этим и занимается стрелок во время бессмысленного, казалось бы, прицеливания – наведения снаряда на мишень. А в целом все очень просто – как показать пальцем на далекий предмет». Результаты стрельб получались довольно оригинальные – никакой кучности! То есть Семен или попадал «в десятку» (при правильном настрое), или безнадежно мазал.

Оказалось, что неприцельно закинуть камень пращой можно очень далеко, особенно с разворотом корпуса. Семен даже мерить расстояние не стал. А вот прицельно… В неподвижную полуметровую мишень Нгычэн не промахивался с полусотни метров. Семен решил, что для него это, пожалуй, предел возможного.

По состоянию природы Семен пытался понять, когда же следует отмечать годовщину их прибытия сюда: сначала казалось, что еще слишком рано, потом – уже поздно. Природа сама положила конец этим гаданиям – начался шторм. Он продолжался почти трое суток, а когда закончился, люди увидели в море странный предмет. Впрочем, странным он показался неандертальцам, поскольку Семен с такого расстояния ничего рассмотреть не смог. Предмет взяли на буксир и подтянули к берегу. Семен дождался отлива и пошел смотреть. Лучше бы он этого не делал…

Тщательно вырубленное изнутри бревно, обломанные, перепутанные жерди настила – совсем недавно (перед штормом?) все это было катамараном. Причем до боли знакомой конструкции – неандертальцы избегают вносить новшества, зато умеют с точностью воспроизводить то, что было создано однажды. «Может быть, это наш прошлогодний? – возникла успокоительная мысль. – Он лежал где-нибудь на скалах, а теперь его смыло волной и принесло? Увы, последний шторм был далеко не самым сильным за прошедший год, а ремни креплений выглядят относительно свежими…»

На другой день были обнаружены останки еще одного катамарана и отдельно плывущая перевернутая лодка-долбленка. Следы обработки древесины металлом были однозначны…

Семену хотелось верить, что люди успели высадиться на берег, а свои суда отдали во власть стихии: «Именно так мы сами поступили год назад. Трупов, опять же, не наблюдается… Но в устье реки и в бухте на протяжении очень многих километров высаживаться с таких плавсредств некуда. Требуется умение, навыки, знание обстановки. Требуется понимать, чем грозят волны и ветер. А трупы еще появятся – начнут разлагаться, всплывут, и их пригонит к берегу.

Получается, что конкретизированный миф в коллективном сознании неандертальцев продолжает жить и после нашего отбытия. Оставшиеся и, наверное, новоприбывшие всю зиму продолжали строить катамараны, а весной отправились в путь. И, надо полагать, все погибли. Вполне вероятно, что следующей весной пойдет новый караван, и еще, и еще… По сути, это плавание на тот свет. Среди моих спутников многие хорошо умеют (несколько лет учились!) обращаться с катамаранами, и все-таки мы уцелели по чистой случайности. У остальных шансов нет. Но сообщить им об этом нельзя – почта и телеграф в этом мире отсутствуют».

В последнем своем утверждении Семен оказался не совсем прав. Два дня спустя неандертальцы зачем-то ушли на байдаре далеко в глубину бухты. Там на скалах они обнаружили обломки еще одного катамарана и смогли их обследовать. Между палками настила застрял узкий глиняный кувшин. Его горлышко было закрыто куском кожи и завязано. Посудина треснула, но не развалилась. В таком виде ее Семену и доставили.

«Свободы для фантазии не осталось – предмет изготовлен в мастерской Головастика. Я даже знаю кем и зачем. По многолетней уже традиции ученик-подмастерье, чтобы получить право работать самостоятельно, должен сдать своеобразный экзамен: вылепить, просушить и успешно обжечь три посудины разной формы – округлый пузатый горшок, широкое плоскодонное блюдо и вот такой вот бутылкообразный кувшин. Данный экземпляр изготовлен отнюдь не великим мастером. Что внутри? Уж, наверное, не самогонка!»

Ремешок Семен разрезал, обрывок шкуры снял, перевернул сосуд, и на ладонь ему выпал свернутый кусок бересты – письмо!

Дух у Семена перехватило, руки предательски дрогнули…

Это действительно было письмо, причем довольно длинное, но… Но буквы отсутствовали – лишь их тени. То ли по трещине, то ли через крышку какое-то количество воды внутрь попало. Ее хватило, чтобы размыть совсем не влагостойкие самодельные чернила.

Эту рукопись Семен изучал несколько дней: всматривался в расплывчатые пятна чернил, в косом свете пытался различить вмятинки от кончика пера. Результаты оказались ничтожными. Не вызывало сомнений только одно: письмо адресовано ему, Семену. Первые три слова представляли собой обычное обращение и приветствие. В остальном тексте удалось разобрать слова: «старейшины», «мамонт», «лоурины», «темаги», «до свидания».

– И что это значит? – спросил Килонг.

– Вопрос поставлен правильно, – грустно усмехнулся Семен. – Не что написано, а что ЭТО значит. Это значит, что мне пора возвращаться.

– А мы?

– Надо подумать…

Собственно говоря, где-то там – в глубине души – Семен никогда и не сомневался, что здесь он временно. «Другое дело, я никак не ожидал, что данная экологическая ниша окажется столь удобной для неандертальцев, что они так естественно и быстро начнут приспосабливаться. Наверное, что-то и вправду совпало с их коллективным бессознательным. Они сильно изменились за этот год. Как? Наверное, у них исчезло тотальное, всеобщее чувство обреченности, безнадежности пребывания в этом мире. Это неосознанное общее чувство давило на меня с самого начала нашего общения, еще до катастрофы. А теперь оно исчезло. Точнее, начало исчезать еще осенью: они стали улыбаться! Все их бабы беременны, кроме тех, кто недавно родил – это когда ж такое было?! Строго говоря, после ввода в строй байдары я им как бы уже и не нужен». Последнее предположение вскоре получило подтверждение.