торчала из брюшной стенки. Было очень больно, и мне дали оксиконтин. Мы, зависимые, не мученики — если мы испытываем сильную боль, то нам разрешают принимать обезболивающие, просто это нужно делать осторожно. Это означает, что баночка с таблетками никогда не находится у меня в руках, лекарства мне всегда вводит кто-то другой и в соответствии с предписаниями. Это также означало, что у меня появился совершенно новый шрам на животе, на этот раз это был разрез длиной 15 сантиметров. Вот так, ребята! Когда у меня лопнула толстая кишка, то вы распахали меня так, что в разрез можно было засунуть шар для боулинга, а этот разрез, выходит, еще больше?

Когда после операции я принял лекарство, то боль сразу утихла. Но произошло и еще кое-что: я снова почувствовал, как мой пищеварительный тракт замерзает. Это что, какое-нибудь посттравматическое стрессовое расстройство? Всякий раз, когда это случалось, я попадал прямо в отделение неотложной помощи, где, как я знал, мне либо дадут что-нибудь такое, чтобы я смог сходить в туалет, либо скажут, что мне срочно нужна операция. И каждый раз, когда мне делали операцию, был шанс, что я проснусь с мешочком, который называется калоприемником. Это уже случалось дважды, так что легко могло повториться.

Знаете, что может гарантировать, что я никогда не проснусь после операции с вечным калоприемником? Прекращение приема оксиконтина. А я это уже сделал. Я стал свободен. Нет слов, чтобы описать, насколько огромной стала для меня эта новость. С тех пор я не интересовался приемом наркотиков. Хочу позаимствовать у комментатора Эла Майклса его бессмертные слова, сказанные в тот момент, когда кучка американских студентов обыграла хваленую сборную СССР по хоккею на зимних Олимпийских играх в Лейк-Плэсиде в 1980 году:

— Вы верите в чудеса? Да!!!

Когда я пересматриваю эту игру, по моей спине до сих пор бегают мурашки. Что ж, это было мое время, мое чудо.

Я всегда верил в теорию, согласно которой Бог не ставит перед вами такую задачу, с которой вы не сможете справиться. В данном случае Бог дал мне три недели. Три недели свободы. А затем Он поставил передо мной новую и гигантскую задачу.

Я ее игнорировал. Я сделал вид, что этого на самом деле не было или что оно внезапно исчезнет.

Дело в том, что перед сном я начал слышать хрип. Иногда он был достаточно громким, так что я не мог заснуть, иногда звучал тише, но и длился дольше. Я забеспокоился и решил разобраться в этом, потому что подумал, что Бог наверняка поставил передо мной решаемую задачу. Я надеялся, что это бронхит или что-то подобное, что все это можно вылечить антибиотиками и т. д. Но опасения оставались.

У моего пульмонолога была очередь на неделю вперед, так что у меня было семь дней на то, чтобы лежать и слушать этот ужасный звук, причем в то время, когда я больше всего одинок и уязвим, — глубокой ночью. Неделя все тянулась. Иногда я садился в кровати и закуривал сигарету, надеясь, что хрипы исчезнут.

В конце концов наступило назначенное утро, и я вместе с вездесущей Эрин пришел на дыхательный тест. Я несколько минут дышал в трубку изо всех сил, потом мне сказали, что результаты нужно ждать в кабинете врача. Я попросил Эрин остаться со мной — боялся услышать ужасную новость. Помните, как я хотел услышать, что это бронхиальная инфекция? И из-за чуда, случившегося тремя неделями ранее, мне негде было спрятаться, если бы на меня обрушились плохие новости.

Спустя очень долгое время доктор все же добрался до своего кабинета, сел в кресло и объявил (как мне показалось, с учетом того, что стояло на кону, это было сделано довольно небрежным тоном), что годы курения сильно сказались на моих легких, и если я не брошу курить сейчас, сегодня, то я умру, когда мне будет шестьдесят лет. Иными словами, не имело никакого значения, была у меня бронхиальная инфекция или нет.

— Нет, тут что-то намного хуже, — сказал он. — Но мы обнаружили это достаточно рано, так что если вы бросите курить, то вполне сможете дожить до восьмидесяти.

Ошеломленный, замерший от страха, благодарный за то, что мы успели вовремя, — вот таким я был все время, пока мы шли до машины. Потом мы сели в машину и просто посидели в ней какое-то время. Мне хотелось, чтобы эта машина превратилась в DeLorean, чтобы мы могли вернуться в 1988 год — и я тогда ни за что бы не прикоснулся ни к одной из этих ядовитых палочек, поглощающих человеческие жизни.

Потом мне как-то удалось набраться оптимизма.

— Ну, — сказал я в конце концов, — не вижу тут никаких проблем. Буду курить до конца дня. А завтра в семь утра я брошу курить до конца жизни.

Я уже бросал курить раньше и не курил в течение девяти месяцев, но тогда эта затея окончилась провалом. На этот раз Эрин, которая остается самым милым человеком в мире, сказала, что бросит курить вместе со мной.

Сначала мне разрешили пользоваться вейпами, но со временем и их пришлось бросить.

Семь часов утра следующего дня наступили как-то слишком быстро. Моя палата была очищена от всех сигарет, я из последних сил цеплялся за вейп, но… По предыдущим попыткам бросить курить я помнил, что худшие дни — это третий и четвертый. Но если я доживу до седьмого дня, то буду свободен.

Действительность оказалась намного более ужасной, чем вы можете себе представить. Я в основном сидел в своей палате, курил и ждал, пока все эти ужасные ощущения уйдут прочь. Вместе с тем я храбрился и думал, что смогу это сделать.

Но наступил и прошел седьмой день, а я все еще чувствовал себя ужасно. Я жаждал сигарет… Не думал, что мне доступны чувства такой силы. К девятому дню я больше не мог этого выносить — я вышел из своей палаты и сказал: «Дайте сигарету». Медсестры убедились в том, что я не употребляю наркотики, и не стали мешать мне выкурить сигарету, а, наоборот, вручили ее мне. Когда я говорю, что получил от этого кайф, я имею в виду очень сильный кайф, как от возвращения на красном Ford Mustang в Вегас.

Следующие восемь сигарет, которые я выкурил в ту ночь, таких ощущений уже не оставили. Они просто заставляли меня чувствовать себя дерьмом, а также пугали до усрачки.