– Кто припомнит? – совсем уже зло поинтересовался Павел Анатольевич, пропустив совсем уж контрреволюционное высказывание про пассажиров пломбированного вагона.

– Спросите у пророков, – попытался отшутиться Суровцев.

– У нас с недавнего времени завёлся один пророк, – в этот раз без своей обычной улыбки сказал Эйтингон, – Мессинг его фамилия. Работает артистом. У него, что ли, спросить?

– Душа норовит бросить бренное тело, отчаянье числя за зло… Угадывать мысли – опасное дело и пакостное ремесло, – вдруг заговорил генерал стихами.

– А это ещё откуда? – спросил Эйтингон.

– Малоизвестные стихи Фёдора Тютчева. Называются «Пророк», – ответил Суровцев.

– Врёте? – беззлобно поинтересовался Эйтингон.

– Конечно, – легкомысленно подтвердил генерал.

– Так кто, по-вашему, не простит? – всерьёз встревожился предыдущим заявлением Суровцева Судоплатов.

– А это вы уж сами определите. Может так статься, что кроме как в советской тюрьме и укрыться будет негде, – без всякого сомнения в голосе заявил Сергей Георгиевич.

– Типун вам на язык, – беззлобно парировал Эйтингон и опять заулыбался своей хитрой улыбкой. – По-хорошему, ваше назначение надо бы хорошенько обмыть, – неожиданно заявил он, – да что-то компания подобралась странная какая-то. Павел Анатольевич спиртное на дух не переносит. Вы, товарищ генерал, идейный противник пьянства. Мне ничего другого не остаётся, как только помалкивать.

– Компания хорошая, – согласился Суровцев, – и не стоит её осквернять пьянством. А то получится в соответствии с одним высказыванием Чехова: «Мне противны: игривый еврей, радикальный хохол и пьяный немец».

– Опять врёте? – рассмеявшись, спросил Наум Исаакович.

– На этот раз истинная правда. Это из записных книжек писателя. Правда, наши национальности нуждаются в серьёзных уточнениях.

– У меня жена, кстати говоря, еврейка, – не принимая шутливого тона, сказал Судоплатов.

– До недавнего времени – это почти устоявшаяся партийно-чекистская традиция. А вот у меня жена с татарской кровью. Можно сказать, восстановленная традиция русского дворянства, – в свой черёд серьёзно заявил генерал.

– Самое интересное, что в минуту опасности мы все становимся русскими, – точно удивился вслух Эйтингон. – Кто-то правильно заметил, что «русский» – прилагательное. Тогда как все другие национальности – имена существительные.

– Нам вряд ли придётся ещё когда-то спокойно поговорить, – серьёзностью тона беря на себя внимание, заговорил Сергей Георгиевич, – и вот что я хотел бы вам сказать. Это только сначала в том, что произошло с Россией, мне, и таким, как я, виделись козни масонов и подрывная деятельность революционных партий разного толка. Потом различали деятельность разведок, среди которых наглостью и циничностью особенно бросалась в глаза разведка английская. После этого короткое время различали заговор англосаксов и еврейских финансовых воротил. И всегда важно помнить, что именно англосаксы всегда действуют чужими руками. Вот так, в конце концов, понимаешь, что мировой заговор против России строится куда как с более серьёзными людьми и с другими вескими мотивами. И это мотивы мировоззренческие…

– А подробнее, – попросил разъяснения Судоплатов.

– А если подробнее, то вы не хуже меня знаете, что и в Германии, и в Англии, и в Америке большинство людей сотрудничают с нами отнюдь не из материальных и даже не из идеологических соображений. Они не верят в коммунистические идеалы. Но наши зарубежные союзники понимают, что только с Россией, какая бы она ни была, можно противостоять глобальным политикам, целью которых является мировое господство капитала любой ценой… С единой целью подчинения и эксплуатации всех и вся. А русский тем и опасен, что он будет всегда стоять на берегу Байкала и любоваться озером-морем, – охотно продолжал Суровцев. – Ему, русскому, никогда и в голову не придёт разлить водоём по бутылкам и продать его в бутилированном виде в страны с недостатком пресной воды. Русский не станет уничтожать местное население, считая его частью ландшафта того края, в который он пришёл. И запахивать под пашню он всегда будет столько земли, сколько нужно для жизни, но не для продажи. А наши неудавшиеся завоеватели всё сетуют, как мы нерачительны и бестолковы. Вот они и идут к нам переучивать нас, нецивилизованных. Кто-то и вовсе, как Гитлер, например, уверен, что нас можно заставить ещё и работать на кого-то, кроме самих себя.

– Я вам больше того скажу, – перебил генерала Эйтингон, – вряд ли кому-нибудь, кроме русского, придёт в голову отдать несколько тонн золота государству.

– Ну, допустим, это касается не всех иностранцев и не всех русских, – резонно отметил Судоплатов.

– Главное, чтобы это касалось людей, обладающих властью. Иначе желание прикарманить общественное может привести к тому, что во главе государства окажется предатель. А то и глупец. Причём эти качества могут соединиться и в одном человеке. Но меня не это сейчас беспокоит. В силу исторических причин мы, русские, всегда считали пожар у соседа своим собственным пожаром. Тогда как у других народов это часто является делом исключительно пожарных. А то и нечаянной радостью для всей улицы. А не хватит ли быть предсказуемыми и бегать со своими вёдрами на чужие пожары!

– Но тогда мы перестанем быть русскими, – не согласился Эйтингон. – Русский – это ещё и выбор…

1945 год. Март – август СССР. Германия. Северный и Центральный Китай

Выдолбленная в кирпичах небольшая прямоугольная ниша жутко зияла чернотой на красном фоне Кремлёвской стены. Казалось, что чернеющий прямоугольник представляет собой вход в потусторонний мир. Было полное ощущение, что там, за кирпичной кладкой, находится не кремлёвский дворец, а бесконечное и бескрайнее царство мёртвых. У Суровцева возникало непреодолимое желание отойти подальше, на площадь, чтоб убедиться, что дворец за стеной никуда не исчез и над его куполом по-прежнему развевается государственный красный флаг.

Рядом с нишей для урны с прахом на красной подставке находилась надгробная чёрная плита с золочёной надписью:

«Шапошников Борис Михайлович. 02.X.1882 г. – 26.III. 1945 г.».

Пришедшие пешком через Спасские ворота члены Политбюро и Государственного комитета обороны во главе со Сталиным невольно оттеснили от места захоронения представителей Ставки, Генерального штаба и фронтов. Делегации от Академии имени Ворошилова, с работой в которой были связаны последние месяцы, недели и дни жизни покойного маршала, в свой черёд пришлось сделать несколько шагов назад, чтобы не создавать давку.

Сергей Георгиевич присоединился к профессорам академии и встал среди преподавателей рядом с генералом Шиловским. Как это часто бывает во время похорон, люди со сходными состояниями души подсознательно, безошибочно находят друг друга и стараются быть рядом перед лицом безвозвратной потери близкого человека.