Сергей Георгиевич достаточно спокойно стал думать о том, что стоит за столь неожиданным заявлением Голованова. Достаточно быстро понял, что за этими словами может скрываться в конечном итоге только решение самого Русского клуба… Значит, решение генерала Степанова. «И как же должен был быть убедителен его покровитель, чтоб его предложение принял сам глава советского государства», – поразился Сергей Георгиевич.

– Должен вам признаться, я не раз за последние годы испытывал желание расправиться с вами, – хмуро продолжал беседу маршал, – хлопотно с вами… Вы, кстати, никогда не думали, почему вас не расстреляли в тридцать восьмом и позже?

– Думал.

– И что надумали?

– Божий промысел…

– Приятно слышать о себе такое… Должен признаться, я имею прямое отношение к вашей судьбе. Сначала я отслеживал вашу причастность к золоту Колчака. Потом наблюдал, как вы себя вели в тюрьме. И даже то, что первоначально вами занимался Судоплатов, – это тоже моё предложение. Мне приходилось следить за судьбами и более высокопоставленных узников, нежели вы. Вы, я вижу, не сильно-то и удивились…

– Чему удивляться? За время, проведённое в тюрьмах, я только и слышал, от каждого нового следователя, что это именно ему я обязан своей дальнейшей судьбой и самой жизнью. А механизм ареста высших чинов – это вообще любимая тема разговоров среди зэков… Всегда говорили, что у товарища Сталина для этой цели есть один особый человек. Словом, лагерная байка… Одной больше – одной меньше…

– Не забывайтесь, товарищ генерал-лейтенант, – строго проговорил Голованов, – это не байка.

Суровцев не верил главному маршалу авиации. Возможно, Голованов действительно что-то знал о нём и раньше. Возможно даже, что знал достаточно давно. Но поверить в то, что маршал «отслеживал его причастность к золоту Колчака» и «наблюдал, как он вёл себя в тюрьме», Сергей Георгиевич решительно не мог. «Не то это место, тюрьма, где можно отследить судьбу заключённого», – был уверен генерал.

– А моё мнение по вопросу работы в Русском клубе предполагается? – не боясь обострить и без того опасную беседу, спросил он хозяина кабинета.

– А разве у вас есть право в этой ситуации на своё мнение? – искренне удивился Голованов.

– Права может и не быть, но мнение есть и будет.

– Хорошо. Валяйте своё мнение.

– Россия опять проигрывает войну, – вполголоса сказал Суровцев.

– Вы в своём уме, товарищ генерал? – не громко, но от этого не менее грозно спросил Голованов.

Не дождавшись ответа, он встал. Чуть прошёлся в стороне от стола. Резко обернулся. Вдруг почти заорал:

– Встать!

От его голоса зазвенели стаканы, стоявшие на хрустальном подносе рядом с графином с водой.

Суровцев продолжал неподвижно сидеть. Голованов, внешне готовый задушить своего гостя за контрреволюционное и одновременно пораженческое высказывание, с трудом брал себя в руки. Громко выдохнул из могучих лёгких воздух. В одно мгновение он вдруг осознал, что как минимум невежливое поведение генерала не глупая бравада, а нечто другое. Так оно и было. Бывший зэк, Суровцев вёл себя согласно тюремному девизу: «Не верь, не бойся, не проси». Он действительно не верил, не боялся и не просил. И он знал главное: судьбу его теперь решает отнюдь не Голованов. Это был неприятный урок. «А чего, собственно говоря, было ждать от бывшего белогвардейца, если до этого он, пользуясь своим особым положением, не побоялся противостоять даже Мехлису с Абакумовым?» Александр Евгеньевич тяжело сел на свой стул.

– Поясните, – потребовал он, – про поражение…

– Попробую. Но это даже объяснить не просто…

– Здесь дураков нет, – резко заявил маршал.

– Это, если хотите, и объяснение поручения товарища Сталина…

– Не тяните кота за хвост, – перебил Суровцева Голованов, который действительно до конца не понимал, что стоит за столь необычным приказом Сталина: начать подготовку к внедрению генерала в руководство Русского клуба.

– У государственного суверенитета пять основных составляющих. Мы отстояли только три… Только три из пяти, – спокойно доложил Суровцев.

– Продолжайте. Я вас слушаю, – окончательно взял себя в руки Александр Евгеньевич.

– Враг не смог разрушить наш политический суверенитет. Флаг, герб, гимн, политическое устройство страны остались суверенными. Уже в ходе войны был восстановлен суверенитет военный. К концу этого года мы восстановим суверенитет территориальный.

– Так, где поражение? – громко спросил маршал.

– Нарушен экономический суверенитет. То, что наша экономика в своей гражданской составляющей разрушена, – это понятно. Должно быть понятно и то, что большая часть мирового золота, в том числе и нашего, в результате войны утечёт за океан. Значит, американская валюта, и традиционно валюта английская, после войны будут самыми устойчивыми. Вы лучше меня знаете, что переговоры о том, чтобы сделать доллар мировой валютой, уже ведутся. Следовательно, экономический суверенитет находится под угрозой. Его уже почти нет сейчас и не предвидится в ближайшем будущем.

– А может быть, вы влезаете в вопросы, в которых ничего не смыслите? – не без иронии спросил Голованов.

– Я не многое понимаю в экономике, – охотно согласился Суровцев, – но, как человек военный, я очень хорошо понимаю, что цель любой войны – это свободное и привилегированное хождение на территории неприятеля твоих денег. Которые должны быть во много раз дороже, чем деньги местные. Если таковые ещё будут. И зачем вообще нужно воевать, если на сопредельной территории ходит твоя, обеспеченная золотом, валюта? Посылать на эту территорию армию уже не обязательно. Хотя военным присутствием всегда можно и нужно подкреплять свои денежные знаки… Военной силой можно и втолковать, чья валюта лучше конвертируется. Хотя вы правы, как человеку военному, мне абсолютно наплевать на экономику, как на науку. Потому что, на мой взгляд, экономика и не наука вовсе.

– А что же это? – удивился Голованов.

– Экономика – это политика. Какая будет политика, такая получится и экономика.

– А что это за пятый суверенитет?

– Пятая составляющая государственного суверенитета – суверенитет культурный.

К Голованову вдруг вернулось хорошее настроение. Он громко рассмеялся:

– Эко вас мотануло, товарищ генерал! От экономики да сразу к культуре.

– Культурный суверенитет не такой смешной, как может показаться, товарищ главный маршал авиации. В нём формируется народное самосознание, и даже идеология.

– Ну-ка, ну-ка, подробнее, – внешне продолжал иронизировать Голованов, – может быть, пример приведёте.

– Пожалуйста. Вы никогда не будете иметь ни территории, ни экономики, ни политики, если потеряете родной язык. Территорию можно обратно отвоевать. Язык нет. А ещё через сферу культуры взаимодействуют национальные элиты. И политическая, и экономическая, и военная с элитой научной вместе. А элиты гарантируют устойчивость всех суверенитетов. Через общую культуру взаимодействуют и все другие слои общества. Отечество трудно беречь. Но учит сама история: народ, потерявший речь, – теряет свою территорию, – вдруг заговорил он стихами.