Она взялась раскладывать молоко, хлеб, хлопья для завтрака, перебирая при этом завалы на кухне, и ее руки мелькали до невозможности быстро. Мама кружилась, будто в вихре, но вдруг замерла, лихорадочно дыша.

– Но ведь он все это увидел.

– Потому что это моя жизнь. – Я будто вжималась в стену. – И я не собираюсь ее от него скрывать.

Мама запустила руки во второй пакет, поморщилась. Откуда-то изнутри у нее вырвался низкий, вязкий звук.

– Ну надо же. – Она держала в руках пластиковую банку. – Как же это я… Будто слепая.

– Что там?

– Была уверена, что беру кремовую арахисовую пасту, но я ошиблась, взяла с кусочками орехов.

Она такое терпеть не могла, как и виноградное желе. Его ненавидели все женщины нашей семьи. Если на свете существовал ген Уэллсов, обусловливавший ненависть к арахисовой пасте с кусочками орехов и к чему угодно со вкусом винограда, то у всех нас он был.

– Ладно тебе, мам.

– Она с кусочками.

– Арахисовую пасту можно обменять.

Мама запустила банку по столу, и та врезалась в кухонный фартук.

– Ты пустила Эшера в дом.

– Что же, надо было вечно держать его снаружи? Моего собственного парня?

Застигнутая врасплох и загнанная в угол, мама отвела глаза:

– Знаю, Дарси, знаю. И совершенно не хочу быть такой.

У меня пульсировало в голове. Я прижала пальцы к вискам и подумала об Эшере.

– Я тоже не хочу, чтобы ты была такой. Но если ты выбираешь покупки, я тоже имею право на выбор.

Статуэтки, тканевые салфетки, солонки с перечницами… Мама опять взялась перебирать все это.

– Но…

– Я больше не могу жить здесь, с тобой, скрывая свою жизнь. – Я полезла в сумку. – В том числе книги. – Вытащив «Джейн Эйр», я умудрилась найти для нее место на журнальном столике. – Раз ты решила, что можешь хранить свои вещи у меня, то мне можно, если захочу, читать книги в гостиной. В нашем общем пространстве. Или просто держать некоторые из них за пределами своей комнаты. – Вытащив еще два романа, я положила их на кухонный стол. – Сожалею, что ты не хочешь больше читать, а вот я хочу.

Последней книгой в сумке оказался «Питер Пэн». Я бы никогда не оставила его на кухне, я достала его просто как аргумент.

Следующее мгновение разверзлось передо мной, как зубастая пасть, такая огромная, что заглотила всю комнату, вместе с коллекцией накопленного. Мама смотрела на меня так, будто я смахивала на призрака.

– Откуда у тебя эта книга?

От испуга моя кожа покрылась влажной пленкой. Я вдруг поняла: призраком была не я, а «Питер Пэн». Охваченная воспоминаниями, я вцепилась в обложку.

* * *

Что я терпеть не могу. Виноградный лимонад. Развязки. Завязки. Облезающий лак для ногтей. Пляжный песок. Что угодно со вкусом винограда.

* * *

Виноград. Мама терпеть не могла все виноградное, и я тоже. Клюквенно-виноградный. Фу. Так я отреагировала на сок в коробочках, когда мы с Марисоль и близнецами были в машине.

Жизнь моей мамы давно пошла наперекосяк, но бледно-розовый маникюр был всегда безупречен. Комната сузилась, кремовые стены будто сдвинулись внутрь.

Пляж, морские водоросли будто русалочьи волосы, замки из песка. Мой взгляд метнулся на запястье, где был браслет с кулонами на океанскую тему. Сфокусировавшись на подвеске с плоским морским ежом, я вернулась мыслями на многие годы назад: тогда мама под ледяным душем на пляже смывала с ног песок. Между пальцами не должно было быть ни одной песчинки. Мама садилась в машину только с чистыми ногами.

– Откуда? – продолжала мама. – Такая обложка с силуэтом была на книгах с очень небольшим тиражом, и продавались они только в Англии двадцать лет назад. – Она подошла и пролистала страницы, отпрянув при виде надписей чернилами так, будто книга загорелась прямо у нее в руках. – Это был подарок. Ах, Дарси, где ты ее взяла?

– Так это ты, – прошептала я. Мысли и стихи. Правда, боль, мудрость. – Она оказалась среди подержанных книг в «Желтом пере». А писала в ней ты.

У мамы текли слезы. Она тяжело вздохнула, прижала руки к груди:

– Когда мне пришлось избавиться от книг, теперь уже твоих, бабушка помогла мне сложить несколько коробок. – Мама указала на книгу дрожащим пальцем: – Но эту книгу я отправила в мусор. В мусор, Дарси. Я с ней покончила. – И потом совсем тихо: – Покончила с девочкой из этой книжки. С той, что любила твоего отца. Моего собственного Питера, который так и не повзрослел.

– И что?

– Видимо, бабушка решила, что я выбросила ее по ошибке. Достала ее из мусора и положила в коробку, которую мы хотели передать на благотворительность. В тот день я была в таком смятении, что забирать тебя из школы пришлось бабушке. Я все помню будто вчера. По пути она отвезла пару коробок в благотворительный магазин.

Я тоже помнила тот день. Тогда я пришла домой со своим розовым рюкзаком и увидела, как мама складывает книги в коробки. Я упросила ее оставить книги, и теперь они стояли вдоль стен в моей комнате.

Мама шагнула ко мне:

– Не могу поверить, что столько лет спустя мой «Питер Пэн» попал к тебе в руки.

Я прижала книгу к себе:

– Он был нужен мне. Эти слова мне были нужны. И они нашли меня.

– Ах, Дарси.

– Эта девочка, которая здесь, в книге. Этой девочкой была ты. Ты до сих пор она.

Тереза Уэллс кивнула. И тут меня будто охватило пламя.

– Вопрос не в том, где я взяла книгу. И не в том, как она меня нашла. Вопрос совсем не в этом.

– Как это? Дарси…

– Нет. Где та поэтесса, которая писала о любви так, что я узнала о ней правду? – Я ткнула пальцем маме в грудь. – Ты научила меня скрывать неприятное. Да, я знаю, как правильно обращаться с людьми, как сохранять верность, как трудиться, преодолевать и выживать, но почти всему этому я научилась из книг. Книги научили меня быть другом и учеником. Любить и хотеть быть любимой. И ирония в том, что многому меня научила и твоя книга.

Тереза Уэллс обхватила себя руками, будто боялась, что разлетится на осколки. Я ломала ее, колола на части и уже не могла остановиться. Я пролистала страницы:

– Где эта женщина? Где женщина, которой было больно, которая что-то чувствовала и честно говорила сама с собой об этой боли? Где поэтесса, где та, которая составляла списки? Где та, которую я обнаружила в этой книге? Та, что давала мне советы и помогала вести трудные разговоры? Где эта мама? Потому что эта мама, эта женщина мне нужна. – Меня уже трясло, я хлюпала носом. – Она нужна мне сейчас. Она всегда была мне нужна.

Мама приоткрыла глаза.