Ночь Энди провела на ногах, и теперь ей больше всего хотелось принять душ и немного вздремнуть. Впрочем, сначала ей предстояло вырваться из забитого транспортом медицинского городка. Отдел судмедэкспертизы занимал комплекс из трех зданий, размещенных между кампусом Медицинского центра университета Майами и мемориальной больницей Джексона. Когда приехала Энди, было еще темно и тихо, теперь же, в десять утра, кампус гудел как улей, людские потоки стекались к Институту позвоночника, Глазному институту, в цитадель специалистов мирового уровня во всевозможных областях.

Энди остановилась на светофоре возле Онкоцентра. Какая-то несчастная в инвалидной коляске «переходила» улицу на зеленый сигнал светофора. Больную катил молодой человек, которого Хеннинг приняла поначалу за сына, а то и внука женщины. Впрочем, когда парочка приблизилась, стало ясно, что женщина отнюдь не стара – ее молодость стремительно пожирала страшная болезнь. Тяжелое это было зрелище, приковывающее взгляд. Интересно, с какими прогнозами пациентка покидает больницу: надеется на поправку или собирается доживать то немногое, что ей осталось.

Энди были до боли знакомы эти чувства. Страх и безнадежность довели ее до полного отчаяния – настолько, что она отправилась в исправительную колонию штата Вашингтон на поиски человека, убившего ее мать. Не сказать, чтобы ей страшно захотелось его видеть или вдруг заинтересовала генеалогия семейства, нет. Просто он, эта жалкая пародия на человека, был единственным живым существом, способным пролить свет на личность биологического отца Энди. На тот момент его поиски стали вопросом жизни и смерти. В буквальном смысле слова, как стало ясно после разговора с онкологом… Одним пасмурным утром в Сиэтле…

– Неужели все так безнадежно?

Энди несколько часов прождала в вестибюле медицинского центра при Вашингтонском университете, чтобы перекинуться словцом с лечащим врачом сестры. Она поймала его у лифта и тут же задала интересующий ее вопрос.

– Борьба идет серьезная, – ответил тот.

– Что вы имеете в виду, доктор?

Собеседник тяжко вздохнул: все стало ясно без слов.

– Ваша сестра не сдается, но ей необходимо провести усиленный курс химиотерапии, а без удачной трансплантации спинного мозга мы не можем дать ей такую дозу.

Энди старалась держать себя в руках, но после стольких бессонных ночей и неуслышанных молитв разочарование и страх одержали верх.

– Как же так? Ведь мы двойняшки. Почему у нее не приживаются мои ткани?

– Вы не идентичные близнецы, а это все равно что обычные братья или сестры. Ваш трансплантат – аллогенный, а не изогенный. Вероятность совпадения в типе ДНК в таких случаях составляет тридцать-сорок процентов.

– Что ж, я не подхожу. А если попробовать найти донора со стороны? Это в принципе возможно?

– Боюсь, шансы невелики. Наилучшая альтернатива – близкие родственники. Может быть, у вас есть другие братья или сестры?

– Нет. Во всяком случае, мне о них неизвестно. Мы с сестрой воспитывались у приемных родителей: наша мать мертва.

– А отец?

Энди смущенно отвела взгляд. Она предвидела подобный вопрос, но все равно оказалась к нему не готова.

– Ничего о нем не знаю, придется поискать.

– Как скоро вы сможете это устроить?

– А сколько времени у меня в запасе?

Врач тяжело вздохнул.

– Лейкемия, как и другие виды рака, излечима, если вовремя принять меры. Чем скорее, тем лучше. Я бы хотел продолжить курс не позднее чем через восемь недель. Максимум десять. И помните: даже если операция пройдет успешно, требуется время на приживление трансплантата, а это может занять от десяти до двадцати восьми дней. За несколько недель вы должны найти его и привезти сюда, чтобы мы могли взять ткани.

Особых причин для радости не было: при мысли о Викасе и условиях, на которых он согласился поделиться информацией об отце, выворачивало наизнанку. И в то же время жизнь сестры висела на волоске. Энди не оставалось ничего другого, как только сказать:

– Не волнуйтесь, я его разыщу. Найду во что бы то ни стало.

Сзади нетерпеливо гудели автомобили: уже давно включился зеленый. Вдруг зазвонил телефон. Энди выкинула из головы мысли о Сиэтле, проехала перекресток и ответила на звонок:

– Хеннинг слушает.

Звонил агент Крэншоу.

– Не могу его найти.

– То есть?

– Он не отвечает на звонки. Ездил к нему домой, к домофону никто не подходит. Искал на двух стройплощадках. Его нигде нет.

– А машина у дома?

– Не видел. Вообще-то у него гараж на пять автомобилей, близко подобраться не удалось.

– Значит, он нас избегает.

– Возможно, – сказал Крэншоу. – А может быть, чутье меня не обмануло и в мешке с костями, которые раскопал Свайтек, был Эрнесто Салазар?

Мия очнулась от глубокого забытья. Так крепко она не спала с тех самых пор, как неведомый мучитель лишил ее свободы. По телу разлилась слабость, члены не повиновались. Несчастную одолевало душевное смятение – она медленно приходила в себя, с трудом понимая, что к чему. Пульсирующая боль на внутренней поверхности бедра стала жестоким напоминанием о реальности. Укол – и снова забытье.

Она не помнила, как ее перевозили – просто вдруг очутилась в другой комнате. Эта по сравнению с прошлой была даже меньше: шагов, пожалуй, десять на восемь. Тусклая лампочка под потолком, голый цементный пол. Здесь не было ни окон, ни кондиционера, и в воздухе витал стойкий запах плесени. В комнате было жарко, градусов за тридцать пять, и кожа покрылась тонким слоем влаги. Мия сидела на полу, не предпринимая физических усилий, и покрывалась потом: одежда липла к телу. Жаркий спертый воздух тоже не способствовал здоровому сну.

Пленница затаила дыхание и прислушалась. Тишина. Новая камера была под стать предыдущей: полная звукоизоляция. Мия попыталась переменить положение, что оказалось не таким простым делом: запястья были скованы наручниками, руки сведены впереди – свободы передвижения предоставлялось ровно настолько, чтобы самостоятельно принимать пищу. Лодыжки были прикованы к распорке в стене. Выйти отсюда не представлялось возможным, если только ты не собирался утащить с собой все здание. Узница придвинулась к стене и принялась рассматривать отверстие, которое оказалось достаточно широким, чтобы протянуть насквозь цепь. Впрочем, пролезть через нее было под силу, пожалуй, лишь многоножке. Многоножка ползла по цементу, черная и вертлявая, не длиннее мизинца. Вот еще, и на стене, и еще с полдюжины карабкаются на потолок. Они пролезли сквозь дыру. Мия затаила дыхание. Однажды в их саду в Палм-Бич случилось нашествие многоножек. Как сказали в компании, избавившей их от напасти, насекомые в большом количестве расплодились в соседском дворе, где было полным-полно палой листвы. Трое заползли к ним в дом, но, как правило, многоножки не слишком удалялись от источника пищи. Насекомое – чепуха, но на данной стадии игры даже крохотные частицы информации были сущим подарком. Если многоножки есть по эту сторону стены, значит, по другую – их пища, а именно растительность. Свежий воздух! Свобода!