— Это меня и беспокоит, — покачал головой Мигель. — У него определенно наступает какая-то новая фаза, и вам здесь оставаться опасно.

— Это в городе мне опасно, — решительно покачала головой Долорес. — А здесь я дома. И вообще, хватит об этом! Беспокойтесь о ком-нибудь другом! А я ваших сказок наслушалась!

— Я этим делом девятый год занимаюсь, — уже раздражаясь, начал Мигель, — и это не сказки, а вполне реальная угроза…

Долорес упрямо поджала губы:

— Извольте покинуть дом, сеньор Санчес.

Мигель яростно и недовольно цокнул языком, с трудом поднялся с газона, оглядел окружающий их со всех сторон сюрреалистический ландшафт и решительно покачал головой.

— Никуда я отсюда не уйду, сеньорита Долорес. Он, может, и сейчас за нами наблюдает… А потому делайте что хотите, а я вас одну с ним не оставлю.

* * *

Мигель беспокоился напрасно. О том, что полицейский нарушил все правила приличия и бесстыдно остался под одной крышей с юной незамужней сеньоритой Долорес, Себастьян не знал. Изрезанный многократно использованной и даже толком не отмытой от присохшей крови десятков других людей навахой, с жуткими гноящимися ранами, распухшим лицом и заплывшими глазами, он лежал на участке сеньора Пабло неподалеку от пруда, и впервые за много лет у него не было сил не то чтобы наблюдать за кем-то — даже подняться.

Временами он видел старую сеньору Долорес, временами ему грезились круги бытия — точь-в-точь как на той картинке из господской Библии, а временами — созданный им сад.

Ему удалось практически все, и поэтому он улыбался. Его сад изумительным образом перекликался с идеей созданных господом девяти небесных сфер.

Первая, самая высокая, просторная и пока еще свободная сфера принадлежала самой прекрасной женщине дома — юной сеньорите Долорес.

Вторая, не менее красивая и значительная, заполненная розами сфера была занята старой сеньорой Долорес Эсперанса.

В третьей сфере любовалась печальными ирисами над прозрачным ручьем сеньора Тереса.

В четвертой среди маргариток, апельсиновых деревьев и ярких причудливых монстер наслаждалась покоем сеньора Лусия.

В пятой в окружении армии молодых оливковых деревьев и во главе своего немалого войска сидел старый полковник.

В шестой — лавровой, миндальной и тминной — отдыхал от трудов пышноусый и вальяжный капитан Гарсиа.

В седьмой, залитой солнцем, ждал, когда ему вернут его платаны, сеньор Сесил.

Восьмая — среди каскада великолепных, обсаженных магнолией и миндалем прудов, — как и первая, пока еще была пустой и только ждала, когда Себастьян сумеет встать на ноги, вытащит сеньора Пабло из бочки и вернет своему молодому господину то, что принадлежит ему по праву.

И только девятой райской сферы — для себя — Себастьян нигде не видел.

Себастьян старался этого не замечать, но, увы, не мог скрыть от себя того факта, что для него места в этом саду так и не создано. Он, казалось, знающий о людях все, так и не сумел познать самого себя.

А потом по всему его телу пошли багровые чирьи, и в грезах его начали появляться еще два покойника — лже-Иисус Энрике и отец. Они плавали в глубоких дубовых бочках, медленно поводя руками и постоянно делая призывные жесты и показывая выбеленными винным спиртом пальцами в сторону третьей бочки. Намек был прозрачен: твоя сфера здесь, вместо Пабло. И тогда Себастьян начинал метаться и кричать, пытаясь вынырнуть из небытия, потому что даже телесная боль реальности не могла сравниться с этим потусторонним ужасом.

Впрочем, случались у Себастьяна и часы просветления, и, когда он выискивал в себе силы вынырнуть из небытия, чтобы напиться из пруда, его грезы на какое-то время становились легкими и светлыми. И тогда он видел себя и сеньориту Долорес безо всякой одежды и в совершенном одиночестве и начинал догадываться, что им двоим и не суждено жить в четко поделенном на девять равных частей Эдеме, потому что господь назначил им, как некогда Адаму и Еве, быть посеянными в новую землю, чтобы начать новое человечество.

А потом кризис миновал, и Себастьян открыл глаза и увидел, что приближается осень — пора жатвы.

Он попытался встать, но тут же ткнулся лицом в землю: отвыкшее от движений тело его не слушалось. Он терпеливо дождался, когда подступившее головокружение пройдет, и на локтях, поминутно останавливаясь и давая себе отдых, пополз к ближайшему апельсиновому дереву — тело следовало накормить. И спустя три дня Себастьян настолько окреп, что сумел встать на ноги и с многократными остановками дойти до господского дома.

И вот здесь его ждало первое потрясение. Сеньорита Долорес сидела в глубоком кресле на террасе и смеялась — игриво и призывно. А рядом с ней, красиво облокотясь о перила, стоял все тот же однорукий полицейский.

Себастьян угрожающе зарычал и двинулся вперед, но в самый последний миг осознал, что сейчас полицейский, даже с одной рукой, сильнее, и, недовольно ворча, присел за кустом.

Сеньорита Долорес опять рассмеялась, и в груди Себастьяна болезненно кольнуло. Затем она легко поднялась с кресла, подошла к полицейскому, бережно коснулась рукой его плеча и что-то тихо сказала. Тот кивнул, и они оба торжественно и одновременно легкомысленно спустились по ступенькам террасы и направились прямиком в сад.

Себастьян проводил их напряженным взглядом и задумчиво погладил ствол молодой вишни. Полицейского можно было бы и убить, но он уже понимал, что делать это прямо сейчас, на глазах сеньориты Долорес, он не станет. От него можно было избавиться и по-другому.

* * *

Мигель начал ощущать присутствие Себастьяна только во второй половине августа. Он бы не взялся сказать ни где этот безумный садовник прятался прежде, ни на чем базируется его твердая уверенность, что теперь Себастьян здесь, в саду. Он просто чувствовал садовника — даже спиной.

Мигель тщательно проинструктировал вернувшуюся на днях из деревни Кармен, еще раз попытался убедить Долорес, почти перестал спать и ночи напролет, вооружившись купленной на черном рынке хорошей немецкой винтовкой, сидел у двери в спальню Долорес, прислушиваясь к малейшему шороху. Но даже днем он всей кожей ощущал исходящую от сада опасность.

А вот для Долорес опасности, казалось, даже не существовало. Едва проснувшись и позавтракав, она тащила Мигеля в сад и часами водила по «своей», как она выражалась, части сада, шумно высмеивая его полицейские страхи, громко призывая Себастьяна показаться и определенно получая наслаждение от затяжного заочного противостояния этих двух странных и одновременно таких милых мужчин.

Мигель крепился и наблюдал, а потом стал замечать в любимой части сада сеньориты Долорес явные следы присутствия садовника, и с ним произошел нервный срыв, от которого по всей коже пошли малиновые, свербящие пятна.

Понятно, что Долорес в очередной раз его высмеяла, но следы были не просто явными; они были демонстративными. Так, в течение одной ночи садовник пустил по голубому фиалковому полю, возле которого они сидели накануне, неровный ряд алых, похожих на капли крови дамасских роз. А на следующие сутки, также в течение одной ночи, сдвинул бегущую в зарослях миндаля тропу на полметра вправо, отчего ее изгиб стал чрезмерным и совершенно лишил Мигеля возможности видеть дальше пяти-шести метров. Он буквально нависал над соперником, лишая его всякой уверенности даже в самом ближайшем будущем.