* * *

Первым, что увидел Мигель, когда открыл глаза, был потолок — низкий и черный от времени. Мигель повернул голову и обнаружил, что лежит в маленькой комнатке на выдвинутом в самый центр дощатом помосте.

Он попытался встать, но это не получилось, и тогда Мигель скосил голову и заметил веревочный узел. Он был связан. И ни ногами, ни правой рукой, ни даже торсом пошевелить было решительно невозможно.

Сзади послышалось тяжелое дыхание. Мигель вывернул голову и увидел Эстебана. Садовник стоял над ним со своей до состояния бритвы отточенной лопатой и странно улыбался.

— Не надо, Эстебан, — прошептал Мигель. — Не надо…

— Хо-ошши-и… — оскалился садовник, обогнул привязанное к дощатому столу тело и, примериваясь для удара, поднял лопату.

— Не на-адо! — заорал Мигель. — Подожди! Что тебе надо?! Зачем?!

Садовник оскалился еще ужаснее, приподнял сверкнувшее лезвие над полицейским и с мощным, изнутри идущим выдохом ударил.

Лишь когда подтянулась артиллерия и республиканские отряды выбили с позиций, а полк майора Диего Дельгадо прокатился по городу и исчез где-то за горой Хоробадо, Себастьян рискнул приблизиться к господскому дому.

Он медленно поднялся на террасу, и внутри у него тоскливо сжалось. Место, где когда-то сеньора Тереса обучала его рисованию, а падре Теодоро рассказывал притчи из величайшей на свете книги, производило жуткое впечатление. Сломанные ореховые перила, вытоптанные сотнями подбитых набойками сапог ступени и полное запустение.

На черных, давно уже мертвых клумбах сырой осенний ветер гонял обрывки бумаги, а от флигеля невыносимо несло мочой и фекалиями.

В ноги Себастьяну ткнулся выброшенный ветром из открытых дверей кусок бумаги, Себастьян наклонился и поднял его. Это был обычный почтовый конверт с отпечатанной на нем пасторальной картинкой с Иисусом — в хламиде, с посохом и во главе небольшого стада своих любимых агнцев.

Ветер дунул сильнее, и треугольный клапан конверта хлопнул, а садовник вздрогнул от внезапно вспыхнувшего перед глазами видения. Ветер дунул еще раз, и он понял, что ему не показалось. На клапане типографским способом была нанесена голова Франсиско Франко Баамонде, и когда клапан закрывался, светлый лик Сына Божьего на удивление точно подменялся твердокаменным лицом генералиссимуса.

Себастьян недоуменно пожал плечами, смял конверт черными, крепкими, как дерево, пальцами, еще раз оглядел картину запустения и решительно покачал головой. Даже в военном госпитале, где он килограммами выгребал гнилое мясо и гной, было приятнее. Надо было наводить порядок. И немедленно.

* * *

Практически полдня он выносил из господского дома наваленное чуть ли не в каждом углу дерьмо, а потом нашел тряпку и ведро и за оставшиеся полдня вымыл полы во всем доме. А потом набрался мужества и вышел в сад.

Впечатление было удручающим. Все два года именно здесь квартировали штабы проходящих через городок полков и батальонов, и за эти два года окружающие дом клумбы утоптали до состояния армейского плаца, а платановую, самую близкую к дому рощу сеньора Сесила Эсперанса вырубили и пустили на дрова практически целиком.

В пруду возле грота плавал одинокий собачий труп, гладкие камни, которыми садовник когда-то любовно выкладывал тропинки, оказались по неведомой причине сваленными возле калитки, фиалковый ручей сеньориты Долорес превратили в помойку, а по всему саду в изобилии валялись коровьи и овечьи кости.

Себастьян не сумел бы сказать этого словами, но он чувствовал: господь глубоко прав, стирая человечество с лица земли. Но времени на бесплодные переживания у него не оставалось. Ибо срок близился, и он просто обязан был привести все в порядок до наступления Страшного суда.

Первым делом этой же ночью он взялся за сушняк. Лишенные полива деревья пострадали весьма серьезно, и чего-чего, а дров здесь теперь было столько, что хватило бы топить весь дом Эсперанса две или три зимы.

Через несколько дней напряженного труда настала очередь клумб, и за несколько следующих суток Себастьян тщательно перекопал их все, попутно очищая землю от гильз, пуговиц и битого стекла.

Затем он восстановил все до единой тропинки в саду. Затем — очистил ручьи. Затем, уже в декабре, — выкорчевал оставшиеся от платановой рощи пни. И только тогда разрешил себе приостановиться, чтобы обдумать новую ситуацию.

Он уже видел все недостатки своего сада. Когда-то давно, два года назад, он ему казался идеальным, но теперь Себастьян чувствовал себя достаточно сильным и взрослым, чтобы признать, что все это не то. Да, местами сад был довольно удачен, а участок сеньоры Тересы и вовсе можно было назвать шедевром, но в целом сад не оставлял особого впечатления. В нем не было главной идеи, некоего «ствола», от которого могли бы расти менее значительные части.

Себастьян снова набрал камней и кусочков мха и прямо на господской террасе выложил уменьшенную в сотни раз модель усадьбы, сел перед ней и стал думать. Ему до смерти было жалко ломать уже сделанное, но он понимал, что без коренной переделки не обойтись. Но время шло, а подходящей идеи все не находилось. И когда выпал снег, садовник признал, что помочь ему может лишь господь бог.

Он открыл господский флигель, растопил печь, тщательно, с мылом, точно так же, как делали это господа, вымыл руки, с некоторым трепетом сел за господский стол и положил перед собой толстую, недоступную для простого народа господскую Библию — одну из тех, что стояли на бесчисленных полках. Набрал в грудь побольше воздуха, зажмурился и… раскрыл где-то в середине. Долго не решался посмотреть, а потом осторожно приоткрыл один глаз и обомлел.

Со страницы на него смотрел человек без кожи.

Себастьян однажды уже видел, как марокканцы снимали кожу с попавшего в плен республиканца, но то, что господь предвидел эту человеческую страсть и заставил своих пророков отобразить ее в одной из своих библий, для него было новостью.

Он перевернул еще одну страницу, и еще одну, и еще… И отовсюду на него смотрели человеческие кости и человеческие внутренности, разрезанные пополам глаза и распиленные вдоль и поперек черепа.

Себастьян поежился. Кое-что из этого он бы сумел, как тогда… с полицейским, но далеко не все… далеко…

* * *

Все господские библии он сумел просмотреть недели за две, и полезного отобрать удалось невероятно много — целых шесть книг. В пяти из них было просто невероятное изобилие картинок и фотографий самых разных садов и парков, а в шестой — самой ценной — на детальных, тщательно прорисованных картинках изображалось создание Адама и Евы, приход Христа, мучения святых, конец света и в конце — самое главное:

устройство рая, ада и лежащего между ними чистилища.

Себастьян просидел над этой картиной часа три и понял, что у него уже есть идея. В его саду, как и на картине, тоже было некое подобие райских областей с сеньорой Долорес на самом верху и сеньорами Тересой и Лусией чуть ниже. Было готово и своеобразное «чистилище» с уже похороненными капитаном Гарсиа и старым полковником и пока еще живым Сесилом Эсперанса. А была и наихудшая область — там, в гроте.