– Ну, значит, потом… – сказал я и, словно оправдываясь в чем-то, продолжил: – Я на нас отложил.

На папином лице проявилась ухмылка:

– На сколько порций делил?

Я мысленно пересчитал:

– Пять, кроме нас. Но это с Паштетом.

Ухмылка стала шире, и я торопливо добавил:

– Все – друзья. Ну кроме Томы.

– Ага, – кивнул он с сарказмом, – друзья… Только помни, что дружба между мужчиной и женщиной очень слабеет с наступлением ночи.

– Да пока выкручиваюсь, – усмехнулся я, разворачиваясь. – Ладно, поспи, действительно.

– И не ведись потом на новеньких, – вдруг хрипло каркнул мне в спину папа, – ведь только верность не уценивается!

– О… – Я дернулся, оборачиваясь. – Так ты что… Уже все? Разобрался?

Он отвел глаза в сторону.

– Пойду полежу, – сказал после паузы.

Что было отложено на обед в холодильнике, я так и не понял – смел, не разбирая вкуса. Меня распирало возбуждением, как воздушный шарик – гелием.

– Черт, – шептал я с тревогой и подцеплял что-то вилкой. – Черт, черт, черт… Кажется, сдвинулось! Только бы не сглазить…

Мама примчалась намного раньше положенного, я только домывал посуду.

– Ну? – ворвалась вихрем на кухню.

Я победно улыбнулся, и этого ей оказалось достаточно. Ликовала она от души: шумно и темпераментно. Когда я все же смог выбраться из удушающего захвата, посмотрела на меня озорно:

– А чего это ты весь в помаде? Стой смирно, а то еще свою Мелкую огорчишь. – И полезла, светясь задорной улыбкой, оттирать мне щеки послюнявленным носовым платком. – Не завалил, значит?

– Не-а. – Я невольно задрал нос. – Летом в Лондон еду.

– Ух… – начала она восклицать что-то и резко прервалась, заметив папу. Он маячил в дверях, молчаливый и неулыбчивый.

Мама судорожно втянула воздух и отвернулась, потерянно глядя в окно. Наступившая тишина с каждой секундой становилась все холодней.

«Что-то я на этой неделе пропустил», – с огорчением понял я.

– Ирочка… – вдруг сказал папа с мольбой в голосе и перебрал ногами, будто собираясь идти к ней, но с места так и не сдвинулся. Глаза его тоскливо поблескивали.

Мамино лицо вздрогнуло удивлением.

«Да, – мелькнуло у меня в голове, – а и верно – я тоже такого давно не слышал».

– Ирочка… – повторил он сдавленным голосом, преданно глядя ей в затылок.

Она неторопливо повернула голову и посмотрела на него длинно и странно, словно оценивая произведение искусства – подлинник или подделка.

Мир на нашей кухне замер, ожидая вердикта. Между двумя моими вздохами уместилась вечность. Потом, когда сорвавшаяся откуда-то промеж моих лопаток щекотливая капелька пота уже докатила до резинки на трусах, мамины глаза нашли меня. Бровь ее повелительно двинулась.

Я немедленно воткнул взгляд в пол и забормотал:

– Ну… Я тогда пойду, да? По своим пробегусь, давно не видел… Там клубника на столе, курага…

Мама пошевелила пальцами, поторапливая, и я очутился в прихожей. Впрыгнул в ботинки, сгреб в охапку вещи и выскочил на лестницу.

Опасливо придержал дверную ручку, словно кто-то мог вырваться из квартиры вслед за мной, медленно и протяжно выдохнул. Опустил пакет и куртку под ноги, провел подрагивающей ладонью по влажным у корней волосам. Потом меня стало отпускать: здесь и сейчас от Андрея Соколова уже мало что зависело.

«Нет, – покачал я головой, – к Афанасьевым потом зайду. Сначала надо узнать, не Софи ли это учудила. Узнать и, возможно, наградить».

Тот же день, ранний вечер

Ленинград, улица Фрунзе

«Сегодня меня здесь не ждут: пока доеду с аэропорта, пока пообщаюсь с Томкой, с родителями… Сюрприз!» Я мечтательно улыбался, тихо-тихо проворачивая ключ.

Петли чуть скрипнули, и мои ноздри жадно затрепетали, уловив аромат крепкого бульона с корешками и специями. Я сглотнул набежавшую слюну и вытянул шею, прислушиваясь к долетающим из глубины квартиры тихим неразборчивым голосам и нерезким звукам.

«Дома, обе дома», – порадовался, быстро скидывая куртку на вешалку.

За углом было темно, лишь вертикальная полоска света вдоль косяка у дальней комнаты указывала мне путь.

– …Надежный, да, – донесся приглушенный Софьин голос, – доверяй. Но не так же безоглядно!

Я притормозил и наклонился к дверной щелке: у окна, выглядывая что-то на улице, стояла Мелкая. У нее за спиной, положив ей руку на плечо, пристроилась Софья.

– Ты же наверняка слышала, что девушкам следует быть осторожными, – нравоучительно увещевала Софья, – и это так, уж мне-то поверь! Семь раз отмерь – и не отрезай.

Мелкая чуть передернула худыми плечиками и опять промолчала.

Софья негромко фыркнула:

– Знаешь, иногда вот такое впечатление, что скажи он тебе: «Прыгай с крыши и лети», – и ты действительно прыгнешь.

– Да, – раздался наконец ответ, и я различил в голосе Мелкой мечтательную нотку, – прыгну. – Она подняла голову и посмотрела в небо. – И полечу.

Мои мысли брызнули во все стороны, оставив вместо себя пустоту. Я испуганно отпрянул от двери и тихо-тихо, на носочках, попятился обратно в прихожую. Сердце глухо бухало о ребра.

– Да чтоб меня… – пробормотал, торопливо одеваясь.

Постоял, растирая лицо ладонями. Тяжело это… Тяжело быть единственным, кто нужен. Для кого молчат и смеются. Сквозь которого смотрят на мир.

Высокая планка… Очень.

Но ведь не слишком же?

Я опустил руки и продышался, как перед прыжком в неспокойное море, а потом отринул все и начал действовать: громко хлопнул входной дверью и включил свет.

На пару секунд в квартире воцарилась полная тишина, потом послышались легкие, все ускоряющиеся шаги. Мелкая вылетела из-за угла, замерла на миг… Рука ее дернулась было заправить выбившуюся прядку, но тут мы встретились глазами, и в следующий миг она уже тепло и доверчиво дышала мне в шею.

Меня омыло тихой радостью. На душе сразу стало правильно: легко и чисто.

Следом подоспела Софья. Посмотрела на меня удивленно:

– Приехал…

– А я тебя проглядела! – Мелкая подняла на меня счастливое лицо. – Представляешь?!

Софи взглянула на нее, высоко задрав брови, и тяжело, напоказ, вздохнула.

– Да я на такси… Сразу к подъезду, – повинился я перед Мелкой и коснулся губами лба.

Мы еще постояли так, замерев под нечитаемым взглядом Софьи, потом Мелкая чуть шевельнулась, и я выпустил ее из рук.