(Любопытный комментарий дал Марио Антонио Сандоваль, когда я его спросил о том, насколько изолированы были события в Гватемале от происходящего вокруг. Он вспомнил знаменитый исторический эпизод: высадку и разгром «гусанос» – кубинских контрреволюционеров в заливе Свиней в апреле 1961 года. Это была тайная операция ЦРУ, ее сокрушительный провал навсегда отбил у американских президентов охоту вторгаться на Кубу, что, собственно, и определило секрет долгожительства Фиделя. Оказывается, готовилась эта операция на востоке Гватемалы, где один из латифундистов предоставил «гусанос» свое поместье. О появлении такого большого числа чужаков, говоривших со смешным кубинским акцентом, тут же стало известно во всей округе. Так что у Гаваны было время подготовиться… Позже, говорит Марио Антонио, когда Кастро задумался об экспансии на континент, он решил, что легче всего это сделать через Гватемалу. Здесь уже шла война. Индейцы были злы на правительство. И он, Кастро, мог предъявить гватемальским властям «свой маленький персональный счет».)

«Мы никому ничем не обязаны, – настаивает Астуриас. – Главный итог гражданской войны: мы выжили и сохранили перспективу борьбы. Мы доказали, что революцию невозможно истребить. Мы довели дело до переговоров, которые не были результатом поражения.

И мы вели переговоры не с позиции слабости, а с позиции силы. В этом и заключалась стратегическая ошибка, которую совершила армия. Они дождались крушения Берлинской стены и падения сандинистов и только тогда начали переговоры. Они думали, что теперь-то, когда мы „осиротели“, мы капитулируем. Как это было повсюду с левым движением. Но они ошиблись».

«Ну, хорошо, вы вели переговоры на равных. И даже диктовали свои условия – недаром переговорный процесс занял столько лет. Но как вы вообще могли сидеть с генералами за одним столом – после всего того, что произошло за десятилетия гражданской войны?»

«Действительно, главной проблемой было недоверие, – говорит Астуриас. – Только после того, как удается сломать лед недоверия, появляется сама возможность переговоров и какой-то в них смысл. Доверие – медленный гость. И это двусторонний процесс. Далеко не сразу приходит понимание, что архетипы, которые сложились в нашем сознании, не соответствуют действительности.

Армия считала нас фанатиками. Оказалось, они имеют дело с интеллектуалами. Они с удивлением обнаружили, что с нами можно разговаривать на равных и что мы способны понимать разные тонкости… Тех, кто воюет против нас, мы называли „гориллами“. Оказалось, что военная верхушка – профессионалы. Простые объяснения пришлось отбросить. Армия проявляла крайнюю жестокость – это факт, но не потому, что в ней служили одни варвары. На той стороне тоже могли быть патриоты».

«Вы хотите сказать, что по обе стороны фронта были патриоты, только вы по-разному понимали патриотизм?»

«Не совсем так. Дело скорей в том, что годами и мы, и они жертвовали жизнями, и это нас в конечном счете сближало. Жестокость не обязательно была проявлением личных качеств. Она была функцией принятой в годы „холодной войны“ доктрины внутреннего врага. Тот, кто не согласен с существующими порядками, – враг. А врага уничтожают… Динамика жестокости опережает любые рационально сформулированные цели. Логика войны не на жизнь, а на смерть такова, что патриотические цели оборачиваются государственным терроризмом. Начинают с защиты родины и демократии, а кончают геноцидом».

«Львиная доля жестокостей, насилия, военных преступлений против мирного населения приходится на армию. А какая вина лежит на герильерос?»

«Отдельные эксцессы были и с нашей стороны. Известна кровавая резня в Агуакате. Наш офицер сошел с ума. Двадцать один человек погиб. Но я хочу подчеркнуть, что мы никогда сознательно не воевали против населения».

«Ну, хорошо, давайте оставим в стороне „отдельные эксцессы“. Но вся война в целом, которую вы начали и так стоически вели тридцать шесть лет. Сейчас, когда она, к счастью, позади, вы ни о чем не жалеете? В конце концов, вы же не можете сказать, что добились всего, чего хотели».

«В то время это был единственный путь. Ситуация была безнадежной, и она только ухудшалась. У нас не было другого выхода. Конечно, мы достигли не всего, чего хотели. И цена заплачена огромная… Феномен войны заключается в том, что она не зависит от человеческой воли. Мы не могли представить цену, которую придется заплатить. Во всей Латинской Америке не было ничего похожего. Но когда, наконец, появилась возможность политического решения, мы постарались избежать страданий народа».

Озеро Исабаль запомнилось своей идеальной окружностью и еще маленькой, почти игрушечной, каменной крепостью, которая три века тому назад исполняла роль нешуточную: защищала испанские владения от рейдов пиратов с Атлантики. Из озера вытекает река Дулсе – «Сладкая река», проложившая свое русло среди сельвы, полной диковинных птиц. По мере приближения к Карибскому морю их становится столько, что кажется, ты проплываешь по некоему орнитологическому заказнику, экспонаты которого соревнуются друг с другом экзотическими очертаниями и диковинными цветами. И вот наконец пункт назначения – порт Ливингстон.

Не успела наша лодка пришвартоваться, как сразу три женщины разного возраста, до того явно скучавшие на причале, вдруг как бы сделали стойку и медленной гибкой походкой хищника, наметившего свою цель, с разных сторон начали приближаться к точке нашей высадки. Через мгновение с долей даже некоего разочарования я понимаю, что меньше всего охотниц интересует моя персона. Им действительно нужна была голова, но не моя, а моей спутницы. «Хотите, мы вам заплетем косички?» – «Нет? Но почему, дорогая? Они вам так пойдут…»

Такое впечатление, что заплетание косичек – на самом деле создание сложных африканских причесок с десятками косичек самых разных видов и форм: гладко прилизанных, торчащих, как метелки, свисающих тугими пучками веревок – главное занятие порта Ливингстон, во всяком случае женской половины его населения. По центральной, фактически единственной улице городка, где сосредоточены все забегаловки, где под звуки сладкой карибской музыки, доносящейся отовсюду, фланирует праздная публика и сломя голову носится детвора, где происходит не слишком прихотливая, но уж какая есть, вся тутошняя светская жизнь, бродят поодиночке и парами мастерицы уличного куафера, жадно вперившись взглядом в каждую незнакомую шевелюру. «Хотите, мы вам заплетем косички? Поглядите, вот у меня альбом с картинками-образцами. Тут сорок вариантов. Вам очень пойдет, и это очень практично…» А на дверях главной местной гостиницы надпись, напомнившая мне суровые нравы отечественного общепита эпохи зрелого социализма: «Приносить и распивать… строго воспрещается». Только здесь гонениям подвергся не зеленый змий. Здесь строго воспрещается «заплетать косички на территории отеля».

Обитатели Ливингстона – нетипичные жители страны. Они потомки чернокожих рабов, вывезенных некогда в Новый Свет из Африки.

Основные две группы населения Гватемалы – это белые, даже если они не очень белые, и краснокожие, даже если им не нравится этот акцент. Деление не только, а в каком-то смысле слова и не столько физическое. Это вопрос еще и исторического самоопределения, перст судьбы. Местный язык это самоотверженно отражает.