– Идем гулять и спа-а-ать, – изображая крайнюю степень опьянения, пробормотала она.

Мы вышли из ресторанчика под яркое солнце, как вампиры – хотелось тут же спрятаться в спасительную темень. Она нацепила огромные темные очки, мы шли в обнимку, она практически лежала на мне, озорно стараясь давить на меня все сильнее и сильнее. Было солнечно и морозно; обнаружив, что изо рта идет пар, она старалась дышать на меня, устраивая, как она сказала, «дымовую завесу», а я делал вид, кто кусаю ее за нос.

– Что это? – Она смотрела на палатки, костры. При свете дня все это выглядело очень странно.

– Вот это и есть лагерь, о котором рассказывал…

– Они прямо там и спят? Так холодно же! – Она стала ровно и повернулась ко мне.

– Холодно. Но, значит, так им надо.

– Так не надо! – убежденно сказала она. В такие моменты спорить с ней было бесполезно.

– Пойдем! – Я сильно потянул ее за руку и почти побежал обратно.

– Ну-у-у-у! – возмущенно завопила она.

Я остановился, притянул ее к себе и жадно целовал. Она, повисая на мне, нежно отвечала.

Дома мы не спали, а занимались любовью и опять пили.

– Тебе скоро на вечеринку? – Я уже придумывал, чем бы мне заняться вечером.

– Не хочу, не пойду! – громко закричала она и заколотила мне по животу кулаками. – Я не пойду! Не пойду! Не пойду! Не пойду!

Я подхватил ее на руки, отнес к окну и зачем-то начал трясти. Она, изображая невероятный испуг, выкатила глаза и перестала мотать ногами.

– Знаешь что, хватит дурачиться! Поспали – можно и поесть! Я голоден! – сказал я нравоучительным тоном и опустил ее на пол.

– Договорились! – Она протянула мне ладонь, сжала мою изо всех сил, добавила вторую, и мы завершили наше рукопожатие энергичным сотрясанием рук.

…Мы вновь, прижимаясь друг к другу, шли по улице. Дошли до квартала со старыми храмами, купола которых отсвечивали золотым, а стены были просто побелены. Здесь было тихо, запах благовоний наполнял улицы и никто никуда не торопился. Я обещал показать ей вид на эти места с другой стороны большой балки, о существовании которой не подозревали даже многие коренные жители столицы. После прогулки проголодалась и она, и мы отправились ужинать.

Я смотрел на нее поверх широкого раструба бокала с коктейлем, она отвечала мне выразительным взглядом из-под ресниц. Мы опять были бессовестно пьяны, смеялись и очень громко говорили. Началась новая мелодия, которая сразу захватила наше внимание, и она начала двигать головой в такт. Я, в отличие от нее, плохо понимал этот язык, но припев был простым.

Произнеси эти слова, которые мне ничего не скажут,

Произнеси эти слова, которые скажут мне все, —

легко напевал женский сексапильный голосок под джазовую аранжировку.

Я смотрел в зеленые глаза и думал, может ли эта женщина быть моей. Я всегда чувствовал ее свободный дух и боялся заявлять ей любые права, чтоб не испугать, не оттолкнуть ее. В общении каждое слово я подбирал так, чтобы не казалось, будто я хочу ее присвоить. Я старался поменьше говорить «моя», не спрашивать, где она и что делает, хотя жутко хотел все это знать. Я не хотел обременять ее грузом какой-никакой, но ответственности, не хотел омрачать легкость наших отношений сложными мыслями, не собирался к чему-либо обязывать или заставлять что-то решать. Я видел, что ей весело, и был готов получать ее время, внимание и ласку, не ожидая ничего большего. Я не мог просить ее ни о чем. Конечно, это было сложно, временами мне казалось, она очень переживает из-за того же – а я не хотел усложнять все каким-то объяснениями да и попросту боялся проверить свои догадки. Мне просто хотелось всегда видеть ее, всегда смеяться вместе и заниматься чем угодно, главное, вдвоем. Я видел, как она расстраивается из-за того же, что я, как она старается удивить, обрадовать меня или просто получает удовольствие от наших разговоров, и мне хотелось верить в начало чего-то большего, чем приятная болтовня и яркий секс. Иногда я говорил про себя то, что хотел бы сказать ей вслух. Сказать – и увидеть ее глаза, увидеть, что они ответят мне. Вот она обняла, поцеловала, а я говорю мысленно, опасаясь, чтоб не вырвались наружу эти слова, потому что тогда, боялся, все испорчу, испугаю ее чем-то слишком тяжелым и ей, матери и чужой жене, вовсе ненужным…

Произнеси эти слова, которые мне ничего не скажут,

Произнеси эти слова, которые скажут мне все, —

ворковал женский голосок…

Несмотря на то что мы были пьяны и влюблены, мы крепко поспорили из-за того, что увидели на площади. Люди в палатках под снегом произвели на нее неизгладимое впечатление. Она считала, что их просто сталкивают лбами те, кто делит власть, я же доказывал, что в этой игре кое-кто слишком увлекся, и наци, если почувствуют свободу, натворят немалых бед, и слышал в ответ, что вопрос о языке и наци раздувается на пустом месте, а дело просто в чиновниках-взяточниках.

– Ты ведь и сам занимался этой пропагандой, ну кому, как не тебе, знать, кто и зачем делит власть? После того, как… – она не договорила, подразумевая мою не слишком удачную политическую карьеру.

И я соглашался, а она жалела тех, кто мерз и голодал.

В парадном было темно, мы перепутали этаж, и я ковырял ключом замок чужой двери, она смеялась и ругала за то, что я так долго вожусь. Потом мы спустились ниже, она демонстративно села на пол, но я сразу открыл дверь и подал ей руку. Она поднялась и забралась на меня, подогнув ноги.

В один из таких дней она позвонила мне и попросила забрать со столичной площади: вместо очередных танцев она с другими танцорами организовала сбор средств среди зрителей конкурса, а на вырученные деньги накупила тушенки, носков, фруктов и витаминов в таблетках для протестующих. Пакеты они привезли в лагерь и передали руководству, с которым тут же сфотографировались.

Встретиться мы договорились чуть в стороне от лагеря, чтоб я не попадался на глаза ее приятелям. Она была воодушевлена.

– Представляешь, там есть и программисты, и бизнесмены, и крупные начальники – целыми компаниями даже вышли сюда! Все люди им помогают, это невероятно! – Она была очень впечатлена тем чувством единения, что всегда возникает у единомышленников в борьбе за свои идеи: эти ощущения я прекрасно