– Ах ты гребаный… ладно! Ты впутал меня в неприятности вчера, Дж. Д. Когда я вернулся, у меня бумажник пропал и руки были в крови.

– Знаю. Ты дух из нее выбил.

– Что?

– Посмотри на снимки, Вирджил. Ничего отвратительнее в жизни не видел.

– Снимки?

Скуэйн протягивает их через стол.

– О Господи Боже!

– А я что говорил, Вирджил!

– Нет! Это не я! Этой девки я никогда не видел! Господи, да она совсем ребенок!

– Вот почему фотографии такие мерзкие, Вирджил. Тебе еще повезло, что мы не отнесли их прямо копам и тебя не заперли. – Бьет кулаком по столу. – Это изнасилование, Вирджил! Это содомия! С ребенком!

– Нет!

– Да, Вирджил. И теперь ты за это заплатишь.

– Как? О чем ты говоришь? Скуэйн снова улыбается.

– Голоса, дружок. Твой и еще пять. Шесть голосов за шесть негативов. Ты готов?

Теперь в глазах слезы ярости.

– Ах ты сукин сын! Ты меня шантажируешь!

– Абсурд, Вирджил. Абсурд. Я говорю про коалиционную политику.

– Я даже не знаю пяти делегатов. Во всяком случае, лично. И к тому же они все чего-то хотят.

Скуэйн качает головой.

– Мне не рассказывай. Мне лучше не слышать. Просто принеси мне завтра в полдень шестерых вот из этого списка. Если все они проголосуют правильно, ты ни слова больше про вчерашнее не услышишь

– А если не смогу?

Улыбнувшись, Скуэйн печально качает головой.

– Твоя жизнь примет очень печальный оборот, Вирджил.

Что и говорить, дурной трип. Подобную сцену можно писать до бесконечности. После пяти месяцев на тропе президентской кампании подленький диалог получается без труда. Чувство юмора необязательно для тех, кто хочет иметь вес в президентской политике. Нарики редко смеются: кайф – дело серьезное, а нарики от политики не слишком отличаются от тех, кто сидит на герыче.

В обоих мирках улет вполне реален, но любой, кто пытался жить с наркоманом, скажет, что с ним не выжить, если сам не начнешь колоться.

И с политикой так же. Есть фантастический кайф от прилива адреналина, который приходит с полным погружением практически в любую быстро развивающуюся политическую кампанию, особенно если ставки высоки, а ты начинаешь чувствовать себя победителем.

Насколько мне известно, из всех журналистов, прикомандированных к президентской кампании1972-го,

я единственный, кто видел ситуацию с обеих сторон, был и репортером, и кандидатом, и теневым политиком на местном уровне. Разница между выборами от «фрик пауэр» на пост шерифа в Аспене и выборами благонадежным демократом на пост президента Соединенных Штатов вполне очевидна, но она лишь в масштабе, а суть кампаний на удивление схожа. Реальные же различия столь малы, что не стоят упоминания на фоне гигантской, непреодолимой пропасти между адреналиновым кайфом, который испытываешь в эпицентре самой кампании, и адской скукой, от которой мучаешься, освещая эту же кампанию со стороны.

* * *

По той самой причине, почему человек, сам никогда героин не коловший, ни за что не поймет, что испытывает обдолбавшийся героинщик, даже самый лучший и талантливый журналист не в силах понять, что творится внутри политической кампании, если только он сам в ней не участвует.

Очень немногие корреспонденты, прикомандированные к кампании Макговерна, видели дальше поверхности, а если понимали, что творится в ее ядре, то об этом ни в печати, ни в эфире ни слова. После полугода в этом разъездном зоопарке, повидав политическую машину в действии, я крупную сумму готов поставить на то, что даже самые привилегированные журналисты, с самым большим доступом в святая святых кампании, знают много больше, чем говорят.

«Страх и отвращение: тропой президентской кампании»,

Сан-Франциско, Straight Arrow Books, 1973

Блюз Жирного города… Страх и отвращение на самолете для прессы Белого дома… Истерический ужас в штаб-квартире Макговерна… Никсон закручивает гайки… «Многие, похоже, на последних стадиях предвыборной водянки»…

«Слушайте меня, люди. Пришла пора схватиться с чужим народом. Он был слабым и немощным, когда с ним столкнулись наши отцы, но теперь он стал могучим и грозным. Странно, но эти люди вознамерились возделывать землю, и любовь к имуществу у них – болезнь. Они установили множество правил, которые богатые могут нарушать, а бедным нельзя. Они берут десятину с бедных и слабых, чтобы поддерживать богатых и правящих».

Вождь Сидящий Бык на совете в Паудер-ривер в 1877 г.

Обладай тип, пишущий речи для Джорджа Макговерна, хотя бы толикой красноречия Сидящего Быка, Джордж был бы теперь на коне, а не отставал на двадцать два пункта и не носился бы сломя голову по стране. Совет у Паудер-ривер закончился девяносто пять лет назад, но мрачный прогноз старого вождя, мол, белый человек разграбит американский континент, был бы столь же верен сегодня, восстань он из мертвых и скажи это в микрофон по телевидению в прайм-тайм. Скверные объедки Американской мечты нам скармливали более-менее постоянно со времен Сидящего Быка – и единственная стоящая разница сейчас, когда до дня выборов 72-го остается несколько недель, в том, что мы вот-вот ратифицируем эти ошметья и забудем про мечту.

Сидящий Бык не делал различия между демократами и республиканцами, что, возможно, было верно для 1877-го или любого другого года, но верно и то, что Сидящий Бык не знал, какое унижение лететь на самолете для прессы Ричарда Никсона, он не удостоился скверного удовольствия иметь дело с Роном Зиглером, не познакомился с главным «докой» Никсона Джо Митчеллом.

Думается, случись нечто подобное с вождем сиу, старик -невзирая на гневное презрение к белому человеку и всему, что воплощает, – сверхурочные работал бы на Джорджа Макговерна.

* * *

Последние две недели выдались для меня сравнительно спокойные. Сразу после съезда республиканцев в Майами я устало вернулся к себе в Скалистые горы и постарался на время забыть про политику: валялся голым на веранде под прохладным полуденным солнышком, смотрел, как на холмах вокруг моего дома желтеют осины и тополя; огромными канистрами смешивал джин с грейпфрутовым соком; наблюдал, как трутся мордами лошади на пастбище через дорогу; по ночам в камине трещали поленья; из колонок гремели Герби Мэнн, Джон Прайн и Джесси Колин Янг. Иногда я мотался по проселку в город над рекой: в спортзал поиграть в волейбол, потом в галерею Бентона, чтобы послушать, какие еще гадости провернули в мое отсутствие местные жадюги-застройщики, смотрел вечерние новости по телевизору и проклинал Макговерна, что проделал еще одну дыру в собственной лодке, потом по пути из города заскакивал в «Джером» выпить среди ночи пива с Солхеймом.

Через две недели такой мирной человеческой жизни менее всего хотелось вспоминать про мрачную неизбежность еще двух лихорадочных месяцев на тропе президентской кампании. Особенно если вспомнить, что для этого придется возвращаться в Вашингтон и начинать долгую и болезненную аутопсию кампании Макговерна. Что пошло наперекосяк? Почему она провалилась? Кто виноват? И наконец, что дальше?