— От сингулярности меня не тошнит, — горько сказал он. — А от того, что на этом кристалле, — да.

Фористер вышел из каюты, стиснув сверкающий черный кристалл в ладони, так что грани больно врезались в кожу. Голова кружилась от сомнений.

— Какое замечательное представление! — с тихим смехом прокомментировала Нансия.

— Ты думаешь, Полион солгал?

— Я в этом уверена, — подтвердила Нансия. — Ты знаешь Полиона. Ты знаешь Блэйза. Разве можно хоть на мгновение поверить, что Блэйз способен совершить преступление, от которого затошнило бы Полиона?

— Я… не знаю, — простонал Фористер. Он рухнул в пилотское кресло и невидящим взглядом уставился на пульт. Микайя Квестар-Бенн тактично сделала вид, что полирует пряжку на своем форменном ремне. — До нынешнего момента знал, но ты же понимаешь, что в данном случае я пристрастен.

— А я нет, — решительно заявила Нансия. — Я не знаю, что Полион задумал, но что бы это ни было, я не верю ни единому его слову.

Фористер слабо усмехнулся.

— И ты тоже пристрастна, дорогая Нансия. — Он уставился на поблескивающую поверхность мини-кристалла, на полированные черные грани — такие же, как у любого другого инфокристалла, — и глубоко вздохнул. — Полагаю, мне лучше будет сразу узнать, что это такое.

— Ты не можешь подождать, пока мы выйдем из сингулярности? — спросила Нансия, но слишком поздно. Фористер вложил кристалл в приемник считывателя. Разум Нансии уже был занят воронкой математических трансформаций, которую предстояло пройти, и она автоматически загрузила содержимое кристалла в память. Что-то там было странное, не похожее на обычные слова, больше похожее на покалывание в затылке или на неправильно размещенное синаптическое соединение…

Нансия неслась на водовороте сингулярности, балансируя и перекатываясь на волнах постоянно изменяющихся уравнений, определяющих сужающиеся стенки воронки.

Что-то было не так; Нансия ощутила это даже прежде, чем потеряла власть над математическими трансформациями. Она никогда не испытывала подобного во время перехода. Что происходит? Звуки, скользкие, словно гниющие водоросли, шептали и хрустели в ее ушах; цвета, лежащие за гранью человеческого восприятия, царапали ее зрительные центры, словно когти, скрежещущие по пластику. Химический баланс растворов, в которых покоилось ее скорченное человеческое тело, начал изменяться туда и обратно, опасно раскачивая амплитуду, и десяток сигналов тревоги взвыли разом: «Перегрузка! Перегрузка! Перегрузка!»

Нансии не удавалось оптимизировать путь; пространства вокруг нее расщеплялись и разлетались на бесконечные последовательности соединений, на каждом пути превращаясь в огни и хаос, грозящие разорвать ее на части. Математические сопроцессоры, оснащенные гиперчипами, выдавали полную чушь. Мозговые волны разбивались о решетку многомерной матрицы. Что-то пыталось инвертировать эту матрицу. Ни один расчет не совпадал с предыдущим результатом, на всех направлениях таилась опасность.

Нансия отключила разом все процессы. Царапающие цвета и омерзительно пахнущие звуки исчезли. Она висела в черноте, отказываясь принимать входящие сигналы собственных сенсоров, балансируя на грани сингулярности, где пересекались расщепляющиеся подпространства, и не было ей пути ни вперед, ни назад.

Полион расхаживал по тесной каюте — слишком велико было его нетерпение, чтобы даже пристегнуться для прохождения сингулярности. Он ждал какого-то сигнала о том, что Фористер ухватил приманку. И тут вдруг воздух замерцал и стал густым.

Полион открыл рот, чтобы выругаться. Корабль вошел в сингулярность прежде, чем тупоголовый пилот добрался до считывателя.

Воздух распался на стеклянистые волны и стал настолько разреженным, что им почти невозможно было дышать. Стены и меблировка каюты превратились в крошечные искры, мерцающие вдалеке, затем нависли над Полионом, словно огромные валуны в горах, угрожая рухнуть. И ругательство, сорвавшееся с губ де Грас-Вальдхейма, превратилось в смешное рычание, закончившееся писком.

Клятая сингулярность! Теперь не было шанса, что Фористер вложит инфокристалл в считыватель, — как всякий примерный пилот, он наверняка сидит в своем кресле, прочно пристегнувшись ремнями. И к тому же приемники корабельного считывателя наверняка уже закрыты для прохождения сингулярности. Если даже каким-то чудом Полиону удастся убедить Нансию принять кристалл, он не сможет войти в сеть, пока все трансформации не будут завершены и корабль не вернется в нормальное пространство. Ему придется ждать окончания подпространственного перехода, чтобы приступить к финальной фазе, — а это перемещение приведет корабль в Центральное подпространство, в пределы досягаемости многочисленных флотов Центральных Миров и всей помощи, какую они только могут оказать.

Полион напомнил себе, что в любом случае основная природа этой игры остается неизменной. Либо его план продвинулся достаточно далеко и принесет успех, несмотря на то, что пришлось пустить его в ход раньше времени, либо же нет. Если все пройдет как надо, то все флоты Центральных будут подчиняться ему, Полиону, а не своим бывшим хозяевам. Если нет — что ж, гибель просто наступит быстрее, чем если бы он начал действовать из удаленного пространства у Ньота йа Джаха, вот и все.

Полиону оставалось только сидеть и ждать. А переждать один-единственный переход через сингулярность для него не значило ничего. Он уже перетерпел годы ожидания на Шемали, рассеивая семена, глядя, как они прорастают и заполняют вселенную, — с того самого момента озарения, когда в мозгу Полиона одновременно зародились план разработки нового гиперчипа и идея того, как им можно воспользоваться для достижения собственных целей.

Но это ожидание было тяжелее, чем все эти годы, в течение которых Полиону по крайней мере было что делать; оно казалось куда более долгим, нежели пять лет работы. И что-то тревожное было в расщеплении, которое проходил в данный момент корабль. В сингулярности не должно быть настолько плохо. Полион задыхался и давился в тошнотворном вращении цветов, запахов и структур, глядя на то, как его собственное тело и одежда расплываются волнами. Он зажмурился и тут же осознал, что это было ошибкой: тошнота, свойственная для сингулярности, едва не вывернула его наизнанку. В чем дело? Во время обучения в Академии Полион много раз проходил расщепление, не упоминая уже о путешествии через эту же самую точку сингулярности по пути в Веганское подпространство. Неужели за пять лет на Шемали он настолько потерял форму, чтобы сейчас давиться тошнотой, словно какой-нибудь новичок?

Нет. Что-то еще было не так. Это расщепление длилось слишком долго. И некоторые визуальные искажения казались странно знакомыми. Полион остановил взгляд на небольшом участке каюты, где скобы, поддерживавшие выступающую из стены полку, образовывали простой сомкнутый изгиб. Пермасплав и пластипленка. Больше ничего. И пока он смотрел, треугольник, составленный скобой, полкой и стеной, удлинился, вытянулся в иглу с узким ушком, растянулся в открытый проем размером со всю стену, сжался во вращающуюся точку света с абсолютной чернотой внутри и снова вернулся в изначальную форму. Игла, проем, точка, треугольник; игла, проем, точка, треугольник. Они были пойманы в подпространственную петлю, бесконечную последовательность расщепления и соединения с сохранением топологических свойств, но без малейшего продвижения к последовательности выхода, ведущей в Центральное подпространство.