— Ревности?! — рассмеялась она, приподняв и вновь бросив трубку на рычаг. — Это у генерала Броделя нет больше оснований ревновать, а значит, и препятствовать твоему появлению в приемной хоть Гиммлера, хоть Гитлера. А ему очень не хотелось, чтобы ты попал к рейхсфюреру СС.

— Генерал Бродель?! — поморщился Власов. — Что-то не припоминаю такого. Кто это?

— Новый «командарм» вашей походно-полевой жены. Она что, так и не назвала его имени?

«Так вот о каком генерале она мне все время толковала!» — вспомнил Власов, но вслух произнес:

— Я и не требовал этого.

— Что, действительно так и не назвала его?

— Но я ведь сказал, что имя ее нового заступника меня не интересует.

— Почему не интересует? Нет, почему это имя вас не интересует, мой генерал генералов? — почти злорадно ухмыльнулась Хейди.

— Потому что это личная жизнь лейтенанта вермахта Вороновой. И что нас уже ничто не связывает.

— Но я ведь веду речь не о личной жизни вашей фронтовой баб-фьонки.

— О чем же тогда?

— Меня удивляет, что вы так и не поинтересовались, от кого именно следует ждать самой неприкрытой вражды. Кто из генералов способен помешать вашему доступу к самым высоким кабинетам Берлина и к самым глубоким бункерам «Вольфшанце».

— Что с вами происходит, Хейди?

— Я потрясена — вот что со мной происходит! Меня поражает то, как беззаботно вы ведете себя в этот ответственный для России момент. Как слабо врастаете в берлинскую верхушку, предпочитая вариться в собственном, российском, солдатско-пшенном котле.

Власов закрыл лицо руками и нервно помассажировал его кончиками узловатых дрожащих пальцев.

— Возможно, вы правы.

— Это свое неуверенное «возможно» — сразу же, причем очень смело, можете исключить. Вы уже давно не военнопленный, мой генерал генералов. И даже не временно освобожденный из лагеря. Пора отрешиться от своего лагерного прошлого, от синдрома лагерника, от привычки ощущать себя «пусть униженным, зато живым».

— Но это не моя страна, не мои обычаи, не моя судьба…

— Наполеон Бонапарт так не считал, — нервно прошлась она по кабинету. — Наполеон считал, что его страна повсюду, где находится его армия. Ваша армия, генерал, находится теперь здесь, в Германии. И если уж я, германка, начинаю ощущать ее влияние и мощь…

«Какое влияние, какую мощь?! — мысленно изумился Власов, ошарашенно глядя на СС-вдову через растопыренные, все еще прикрывающие лицо пальцы. — Опомнись! — хотелось крикнуть ему. — Никакой армии пока еще нет. Это всего лишь очередное сверхсекретное оружие фюрера. Здесь никто со мной не считается. И если уж армия фюрера и все союзные ей войска терпят поражение за поражением, то что могут сделать, как изменить ход войны подвластные мне несколько тысяч пленных и перебежчиков?!»

— Я не Наполеон, Хейди.

— Почему же тогда наш фюрер уверен, что он, Адольф Гитлер, ни в чем не уступает великому корсиканцу? Он уверен, а вы — нет? Чем это объяснить?

— Но ведь мы-то с вами знаем, что все же уступает, — задело Власова за живое.

То, на что в начале их знакомства СС-вдова лишь стеснительно намекала, теперь буквально клокотало в ней. Хейди действительно не собиралась быть женой пленного генерала. Она играла по-крупному, ставя на Кремль.

— Это мы так считаем. А фюрер давно примеряет его императорскую корону. И не так уж важно по его ли она голове. Главное, что это его вдохновляет, создает вокруг него ауру властителя Европы…

— Кто такой этот генерал Бродель? — буднично, устало спросил Власов, доставая из кармана портсигар. Он пытался закурить, но, встретившись с суровым взглядом начальника санатория, покорно положил портсигар на стол перед собой.

— Обычный генерал, как и многие другие.

— Тогда почему вы так взъерошены?

— Меня не генерал Бродель раздражает, меня раздражаете вы, мой генерал генералов. Ваша неуверенность в себе. Неуверенность, за которую даже мне становится неловко.

— Что-то раньше я не слышал его имени. Но точно знаю, что к верхушке рейха он не принадлежит.

— Чтобы шкодничать, как шкодничает этот генерал, вовсе не обязательно возглавлять Генеральный штаб вермахта или Главное управление имперской безопасности. Достаточно страстно возжелать, чтобы русский генерал Власов никогда не переступил порог кабинета рейхсфюрера СС Гиммлера, доктора Геббельса и многих других кабинетов, не побывав в которых этому самому Власову рассчитывать, собственно, не на что[83].

— Значит, мои неудачи на этом поприще… и то, что меня до сих пор не принял фюрер?..

— Нет, воздействуют и другие факторы. Но генерал Бродель… Поначалу я не могла понять, чем вызвано такое внимание этого служаки к вашей особе. Пока мои друзья из службы безопасности СС, призванной следить за моральной чистотой ее рядов, как святая инквизиция — за непорочностью средневековых монахов, не вышли на его «русскую». Это они неожиданно открыли для себя и для меня, что, оказывается, его любовница — та же русская повариха, с которой сдался в плен генерал Власов. Теперь вам понятно, каким образом оказалась здесь ваша Форонова? — в этот раз Хейди умышленно употребила свое начальное «Фо», чтобы подразнить Власова.

— Понятно.

— Неужели вы думаете, что в каком-либо ином случае я стала бы разыскивать эту фронтовую девку? И если мы дали ей возможность увидеться с вами, то делали это по двум причинам: чтобы насолить генералу Броделю и чтобы заставить ее повлиять на своего генерала-любовника не вмешиваться в дела командарма Власова. Она же должна будет предупредить Броделя: еще одно вмешательство, и руководство гестапо передерется с руководством СД за право первой следственной ночи.

Власов нервно передернул подбородком, но так и не нашелся, что ответить Хейди. Эта новая версия появления у него в номере бывшей походно-полевой заставила генерала совершенно по-иному взглянуть на связи и возможности Хейди. И еще раз, теперь уже более основательно, убедиться насколько полезной она может быть в добре, настолько же опасной — во гневе и ревности. Правда, пока что ни то ни другое она, к счастью, пока не демонстрирует или, во всяком случае, не злоупотребляет ими.