— Сколько тебе лет? — спросила она.

Он беззвучно зашевелил губами, как будто подсчитывая в уме.

— Может, сорок пять, — наконец сказал он.

— Сорок пять, — повторила Руби.

— Около того.

— Не похоже.

— Ну спасибо.

— Я не о том.

— А-а.

— Если бы на этом месте был не ты, я бы спросила, зачем воровать кукурузу, если не нуждаешься в деньгах, — сказала Руби. — Но я тебя прекрасно знаю. Ты шныряешь по округе, прихватывая немного здесь, немного там, чтобы гнать самогон. И ты стащил у кого-нибудь этот сюртук или выиграл в карты.

— Что-то вроде того.

— И ты сбежал из армии, в этом и сомневаться не приходится.

— Я получил отпуск как герой войны.

— Ты?

— Я участвовал в каждом бою и всегда первый шел в атаку.

— Я слыхала, что командиры предпочитают гнать вперед самых больших трусов. Так они быстрее от них избавляются.

Затем, прежде чем Стоброд успел ответить, она бросила:

— Пошли со мной.

Взяв ружье, Руби направилась к дому. Она сказала ему, чтобы он сел на ступенях крыльца и ждал. В кухне она растопила печь и поставила кастрюльку с водой для кофе. Затем замесила пресное тесто и засуетилась, готовя завтрак: лепешки из пресного теста, овсяную кашу и яичницу, несколько ломтиков жареного мяса.

Ада спустилась вниз и, усевшись на свой стул у окна, выпила кофе, хмурая спросонок, как и всегда ранним утром.

— Мы наконец поймали кое-кого в капкан, — сказала Руби.

— Когда? И кого?

— Моего папу. Он сейчас на крыльце, — сказала Руби. Она размешивала в кастрюле белый соус, заваренный на жиру вытопленном из мяса.

— Извини, кто?

— Стоброд. Он пришел домой с войны. Но мне мало до него дела, все равно живой он или мертвый. Дам ему поесть — а потом пусть идет на все четыре стороны.

Ада поднялась и выглянула за дверь. Стоброд сидел сгорбившись на нижней ступеньке, тощей спиной к ней. Он держал перед собой левую руку, что-то бормоча про себя, и постукивал пальцами по ладони, как будто что-то подсчитывал.

— Ты можешь пригласить его сюда, — сказала Ада, снова подходя к своему стулу.

— И там подождет.

Когда завтрак был готов, Руби отнесла тарелку на стол, стоявший под грушевым деревом. Они с Адой ели в столовой и оттуда из окна могли видеть, как Стоброд быстро и жадно поглощал пишу; поля его шляпы качались в такт движению его челюстей. Он приостановился только, чтобы поднять тарелку и вылизать с нее остатки жира.

— Он мог бы поесть и здесь, — сказала Ада.

— Это чтобы он больше сюда не совался, — заявила Руби.

Она вышла, чтобы забрать пустую тарелку.

— У тебя есть куда пойти? — спросила она у Стоброда.

Он сказал, что у него действительно есть пристанище и своего рода общество, так как он случайно встретился с компанией хорошо вооруженных дезертиров. Они живут в глубокой пещере в горах, как добровольные дикари. Все, чем они желают заниматься, — это охотиться, пировать и всю ночь пить виски под музыку.

— Что ж, думаю, это как раз для тебя, — сказала Руби. — У тебя в жизни только и была цель — танцевать всю ночь с бутылкой в руке. Я тебя накормила, так что теперь можешь убираться отсюда. От нас ты больше ничего не получишь. Придешь снова воровать наше зерно — я всажу в тебя заряд. И он будет не из соли.

Она махнула на него рукой, как будто прогоняя собаку, и он медленно зашагал, сунув руки в карманы, по направлению к Холодной горе.

На следующий день было тепло, ясно и сухо. Давно, еще в начале месяца, прошел только один небольшой дождь, и листья — и те, что уже слетели, и те, что еще оставались на деревьях, — были ломкие и хрусткие, словно холодные шкварки. Они шуршали наверху от ветра и внизу под ногами, когда Руби и Ада шли к конюшне, чтобы посмотреть, не высох ли табак. Широкие листья, связанные вместе за черенки, висели на веревках, натянутых между шестами под прикрытием навеса конюшни. Было что-то человеческое, женское и зловещее, в очертаниях этих широких листьев; они развернулись веером, как старые пожелтелые хлопчатобумажные юбки. Руби ходила среди них, щупала листья, терла их между пальцами. Она объявила, что табак получится крепкий благодаря благоприятной сухой погоде и хорошему уходу, а ташке тому, что они посеяли и собрали его по приметам. Они скоро смогут замочить его в жидкой черной патоке, скрутить в жгуты, а потом обменять.

Затем Руби предложила отдохнуть на сеновале. «Там прекрасное место», — сказала она. Вскарабкавшись по приставной лестнице, она села, широко раскинув ноги в широкой двери сеновала, и свободно свесила ступни в открытое пространство внизу. Насколько Ада знала, ни одна взрослая женщина не села бы так.

Ада вначале не решалась последовать ее примеру. Она уселась на сене, поджав ноги и аккуратно разложив юбки. Руби посмотрела на нее с некоторым удивлением, как будто говоря: «Я могу так сидеть, потому что никогда не имела хороших манер, и ты можешь, потому что в последнее время перестала их соблюдать». Ада подошла к ней и села в дверях сеновала точно так же. Они сидели развалясь, жевали соломинки и качали ногами, как мальчишки. Большая дверь обрамляла вид над домом и далеко за ним — на верхние поля, тянувшиеся к Холодной горе, которая в сухом воздухе казалась ближе и была более четко очерчена, вся в пестрых пятнах по-осеннему окрашенной листвы. Дом казался белым, его стены — свежими, не испачканными. Струйка голубого дыма поднималась из черной кухонной трубы. Легкий ветерок прилетел в лощину, закружился и улетел прочь.

— Ты говорила, что хочешь знать все об этой земле, — напомнила Руби.

— Да, — ответила Ада.

Руби поднялась, встала на колени позади Ады и положила свои ладони ей на глаза.

— Слушай, — сказала она. Ее ладони были теплыми и шершавыми. Они пахли сеном, табачными листьями, мукой и каким-то неуловимым, чистым животным запахом. Ада чувствовала ее пальцы на своих трепещущих веках.

— Что ты слышишь? — спросила Руби.

Ада слышала шум ветра в деревьях, сухой шорох листьев. Она сказала об этом.

— Шум в деревьях, — произнесла Руби пренебрежительно, как будто и ожидала услышать такой глупый ответ. — Просто в деревьях, и все? Ты уже давно здесь живешь, чтобы говорить просто «в деревьях».

Она отняла ладони от лица Ады, снова села на свое место и не произнесла больше ни слова, и Ада из этого заключила, что Руби имела в виду, что здесь — особенный мир. До тех пор пока Ада не сможет услышать и отличить шорох листьев тополя от шороха листьев дуба в такое время года, когда это сделать легче всего, она даже не приблизится к пониманию этого мира.

Ближе к вечеру, несмотря на тепло, свет стал ломким и голубым, он падал под таким углом, что ясно было — год близится к завершению. Этот день был, несомненно, одним из последних теплых сухих дней, и в его честь Ада и Руби решили поужинать на свежем воздухе за столом под грушевым деревом. Они поджарили филейную часть оленины, которую принес им Эско. Зажарили картофель с луком в небольшой кастрюле и сбрызнули поздний латук натопленным с бекона жиром, чтобы сделать его помягче. Они смахнули пожухлые листья со стола и уже уселись на свои места, когда из леса появился Стоброд. Он нес мешок в руке и, подойдя, занял место за столом с таким видом, как будто у него в кармане было приглашение.