И ещё одно обстоятельство постоянно бередило мой ум. Почему бочонки » были закопаны именно там, у буквально набитой ненужными свидетелями усадьбы? Отчего три солдата не могли проехать ещё пяток километров и осторожненько посмотреть из-за кустов, как там обстоят дела на переправе? Если дела обстояли не лучшим образом, то бочонки можно было легко спрятать и там. И только впоследствии я догадался, что золото было спрятано именно в этом месте только потому, что эвакуаторы нежданно-негаданно лишились своих лошадей. Причём «помогли» им в этом именно те самые кавалеристы, которые по идее и были призваны их защищать.

Скорее всего, обеих славно упитанных и совершенно не измотанных долгим перегоном лошадей Кёнига реквизировали тут же, как только они появились вблизи оккупированной усадьбы. Бедной троице и возразить-то было невозможно, тем более что они были облечены тайной миссией и распространяться о характере перевозимого груза просто не могли. И вот, дождавшись, когда их оставят в покое, они спрятали подведомственные бочонки и, осмотрев напоследок место захоронения, двинулись в сторону грохота далёких пушек. Они торопились и не оглядывались, но если бы обернулись, то наверняка в накатывающихся ранних ноябрьских сумерках заметили бы далёкое зарево. Это жарко полыхала подожжённая пьяными кавалеристами усадьба, и резкий порывистый ветер разносил искры по крышам стоявших неподалёку хозяйственных построек... Дальнейший путь троицы швабов проследить было, в общем-то, несложно. В ночь с 28-го на 29-е они переправились-таки на правый берег Березины, а утром 29 ноября в 9 часов утра мосты были сожжены.

После той ужасной ночи прошли долгие годы. Вернее будет сказать, одиннадцать лет. И в 1823-м Якоб с двумя сопровождающими отправился в Петербург, куда и прибыл 30 сентября. А 26 ноября на казённой тройке отправился на Березину. Спутниками г-на Кёнига были отнюдь не его боевые товарищи, вместе с которыми он работал в роще сапёрной лопатой. Те к тому времени уже почили в бозе. А в далёком заграничном путешествии 45-летнего ветерана сопровождали собственные племянники. Так вот. Поскольку герр Кёниг действовал вполне официально, то троицу новоявленных кладоискателей сопровождали двое местных жандармов, призванных не только охранять зарубежных кладоискателей, но и по мере необходимости оказывать помощь и содействие. Совместно они добрались до приснопамятной Студёнки, где Кёниг тотчас же узнал место страшной переправы. Но дальше начались совершенно непредвиденные трудности. Несколько ослабшая за прошедшие годы память, да и особые обстоятельства, при которых происходило захоронение ценностей, никак не помогали в поисках заветной рощи. Да что там рощи! Даже хорошо запечатлевшейся в памяти Якоба барской усадьбы им никак не удавалось отыскать. Но ни он, ни приставленные к нему жандармы просто не знали, что столь усердно разыскиваемая ими усадьба сгорела в тот же самый день, когда вблизи неё был зарыт клад. Они скрупулёзно посетили все усадьбы в округе, прошли вдоль реки, насколько это было возможно, осмотрели и окрестные леса... Всё было напрасно, того, самого значимого, ориентира, около которого были зарыты бочонки, им отыскать так и не удалось.

Расстроенный Кёниг, который по договорённости должен был получить половину клада, даже принялся вовсю интересоваться у сопровождающих по поводу наличия в окрестностях Минска какого-либо другого города Борисова. Что могли ответить ему расстроенные не меньше его жандармы? Другого города Борисова у реки Березины не было...

Прошло ещё много, много лет... И в 1984 году в один из июльских дней на площади в старинной части города Борисова появился невысокий мужчина в очках, неизменной, надвинутой на лоб кепке и с ксерокопией старинной карты в руках. Он уверенно сориентировался на местности и быстрым шагом двинулся в направлении деревни Малый Стахов, чётко придерживаясь направления движения, по которому 172 года тому назад мчалась повозка с тремя солдатами и тяжёлыми бочонками.

— Моя задача была простая, — вспоминал впоследствии ужу известный нам поисковик Смирнов, — выяснить обстоятельства дела и понять, почему Якоб Кёниг не смог найти место, где он со товарищи закопали золото. В какой-то мере мне это удалось, для чего пришлось исходить пешком все дороги, все тропинки, овраги, сосновые рощи и обследовать все господские усадьбы 1812 года. Размышляя над тем, почему Якоб Кёниг не нашёл клад, я пришёл к такому выводу: он не нашёл место по той простой причине, что та господская усадьба, что была у него на плане, полностью сгорела в ночь с 27 на 28 ноября 1812 года. Но он со своими спутниками уже был в это время в Студёнке, и никто из них не мог знать об этом. Не знали этого и сопровождавшие его в поисках жандармы. Усадьба сгорела и более на том месте не восстанавливалась, а место, где она некогда стояла, заросло молодым лесом. А Якоб Кёниг всё искал эту знакомую ему усадьбу и не находил её, и даже стал сомневаться, а та ли это река и тот ли это Борисов.

Известный исследователь несчастливых судеб наполеоновских кладов В.Т. Смирнов смог отыскать самое главное: он нашёл остатки фундамента той самой злополучной усадьбы. Честь ему за это и хвала. Но к тому времени, как я сам выехал на место давних событий, прошло ещё 6 лет, и даже от этих жалких остатков не осталось ровным счётом ничего. Однако, уже имея определённое представление о местоположении основного поискового ориентира, я посчитал, что мне просто необходимо разобраться уже непосредственно с самими бочонками и однозначно установить их дальнейшую судьбу. Через какое-то время продвижения по старому сосновому бору я вышел на склон живописного оврага, где некогда стояли барский дом и окружавшие его хозяйственные постройки. То, что я действительно на правильном месте, мне подсказали два скрученных временем дерева, совершенно не характерных для матёрого белорусского леса. Но для старых российских усадеб такие деревья были очень даже характерны.

Определившись по карте, я принялся бродить по густейшему, молодому и явно искусственно высаженному лесу, пытаясь выяснить, где же конкретно проходила дорога на Студёнку. Ведь идти по прибрежным оврагам она не могла, и, следовательно, находилась севернее усадьбы. Если судить по указаниям Смирнова, то она проходила примерно в 350-400 метрах от барского дома, и как раз между ними и росла та роща, в которой были закопаны бочонки. Внимание моё как бы обострилось, и вскоре я был вознаграждён за свои труды. Вместо густой чащобы «молодой» сосновой поросли мне стали попадаться старые коряжистые деревья, не менее чем 150-200 лет от роду.

— Наверное, это и есть остатки той знаменитой рощи, — возликовал я, — только тогда они были маленькими, но за 180 лет успели малость подрасти.

Уверившись, что искомая роща передо мной, я настроил поисковую аппаратуру и принялся методично обходить только что найденное и буквально чудом сохранившееся лесное образование, в надежде засечь массу цветного металла, некогда спрятанного под землёй. Постепенно я перемещался из равнинной части рощи в её восточную часть, всё ближе и ближе подходя к довольно протяжённому холму. А поднявшись на него, я неожиданно увидел, что стою на достаточно неплохо сохранившемся отрезке очень «старой» гравийной дороги.

— Господи, — молнией пронеслось у меня в голове, — а уж не на этом ли самом месте стояла повозка наших баденцев? Если тогда не было молодого леса, то они точно должны были именно отсюда видеть барскую усадьбу во всей её красе!